Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики

Мальчик, полностью очнувшийся, почувствовал себя безнадежно больным.

Сейчас он знал одно — нужно притвориться потерявшим сознание, нет, еще лучше — мертвым. И когда Козел тоже встал на колени, чтобы лучше его видеть, Мальчик старательно задержал дыхание. Вблизи Козел казался еще более отвратительным, но наконец он поднялся на ноги и самым мягким голосом, на какой только был способен, возвестил темноте:

— Он без сознания, о великий Агнец. Бесчувствен, как мое копыто.

— Тогда несите его сюда, мои милые спорщики, и забудьте свои мелкие разногласия. Не вы и не производимые вами звуки интересуют меня, а человеческий детеныш. Я очень стар и чувствую, что его молодость обращена против меня, но я достаточно молод, чтобы чувствовать родство наших душ. Немедленно несите его ко мне, потом будете его мыть, одевать, кормить и поить. Несите, у меня чешутся руки.

И тут неожиданно Агнец испустил столь пронзительный вопль, что, если бы Гиена и Козел смотрели сейчас на Мальчика, они не смогли бы не заметить, как он вздрогнул, будто его укололи. Крик был столь пронзителен и столь внезапен, что Козел и Гиена прижались друг к другу, забыв о былой вражде. Никогда за многие века не слышали они от своего повелителя ничего подобного. Воистину, несмотря на все умение владеть собой, Агнец на этот раз не сдержал эмоций, захлестнувших его белое тело, — и тьму прорезал этот дикий вопль.

И долго еще высокоголосое эхо гуляло по самым дальним уголкам Копей, пока не замерло вдали и вокруг вновь не воцарилась тишина бездны.

Но дело было не только в том, что крик прозвучал пронзительно и внезапно, — было в нем еще что-то особенное. Его породили не только сила легких и мощь голосовых связок. Он рвался из глубины ада — как наконечник копья, как предвестник ужасных несчастий. Все, что Агнец столетиями таил в себе, вырвалось из тьмы на свет Божий.

Но внешне Агнец остался прежним — теперь он сидел даже прямее, чем прежде, и только руки его не были больше сложены на коленях. Они поднялись как бы в немой мольбе. Так держит их любящая мать, убаюкивая хнычущего ребенка, и лишь указательные пальцы чуть подрагивали в призывном жесте. Голова Агнца слегка откинулась назад, и всякий, кто сейчас взглянул бы на нее, понял, что в любой момент она, как кобра, готова нанести разящий удар; невидящие глаза, затянутые голубоватой пленкой, казалось, озирали из-под нее Склеп. Гиена и Козел шагнули вперед, поддерживая Мальчика под локти.

Шаг за шагом они приближались к Агнцу, пока не подошли вплотную к стене, окружавшей внутреннее святилище, и когда их отделяло от тяжелых занавесей, скрывавших вход, немногим больше метра, вновь послышалось блеяние, такое слабое, такое далекое, как сама непорочность или песня любви с зеленых пастбищ чудесного апреля.

О, этот звук Гиена и Козел знали хорошо, так хорошо, что даже содрогнулись, ибо он нес в себе не больше любви, чем кровавый оскал вампира.

— После того как я проведу пальцами по лицу детеныша от бровей к подбородку, можете забирать его. Кормите его, кладите спать. Я чувствую его усталость. Но если вы потеряете его в лабиринтах Копей, — (и все это голосом сладким, как мед и легким, как птичья трель), — я заставлю вас съесть друг друга.

Гиена под своей роскошной гривой стал белым, как те кости, которые он так любил грызть, а Козла чуть не стошнило.

— Входите, мои дорогие, и вносите ваше сокровище.

— Я иду, хозяин! — хрипло вскричал Гиена. — Я иду, о мой император!

— Я нашел его для тебя, — эхом вторил ему Козел, не желая отставать.

Когда они раздвинули занавес, Мальчик, не в силах противиться вдруг возникшему желанию, на мгновение приоткрыл глаза. Все, что он смог рассмотреть за этот короткий миг, — это то, что обиталище Белого Агнца освещено множеством свечей.

— Почему вы заставляете меня ждать, джентльмены? — преувеличенно сладкий голос шел сверху, ибо трон, на котором восседал Агнец, являл собой весьма высокое сооружение, во всяком случае, он был гораздо выше обычного кресла. — Я что, должен разложить вас на полу и высечь? Ну… ну!.. Где же он? Подайте же мне этого смертного.

Это был самый тягостный момент во всей длинной эпопее Мальчика: тупая боль, наполнявшая до того все его существо, казалось, отползла куда-то в глубь тела, и ей на смену пришла боль новая, не телесная, но столь мучительная, столь ужасная, что, если бы ему сейчас представилась возможность умереть, Мальчик без колебаний воспользовался бы ею.

Ибо все меньшее расстояние отделяло его от ледяной ауры, окружавшей лик Агнца. Ауры смерти, леденящей и ужасной, однако живой и страшной именно своей жизненной силой, хотя все это было скрыто за неподвижностью черт загадочного лица, выражение которого не изменилось, даже когда Агнец испустил свой ужасный вопль, так что можно было подумать, что голова его и голос существуют отдельно друг от друга.