Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики

Но Агнец, при всем могуществе своего ума, даже гениальности, не мог долго поддерживать в них жизнь. В большинстве случаев это не играло особой роли, но некоторые из подпавших под его воистину ужасное покровительство превращались в существа с невыразимо идиотскими пропорциями. Но даже не это, а постоянно протекавшая в них борьба между человеческой и скотской сущностью доставляла ему сардоническое наслаждение, сходное с тем, какое доставляют карлики королю. Но ненадолго. Самыми первыми погибли как раз наиболее уродливые, хотя даже сам Агнец не мог сказать, что убивало их или, наоборот, оставляло жить, настолько сложен был процесс превращения.

Никто не знал, какой адский огонь сжигал Агнца, но один только вид человеческого существа заставлял его бледнеть. Так что это было для него не просто развлечением — погубить человеческую душу, подобрать ей ее эквивалент и ее двойника среди всех масок мира, — но и ненависть тоже, глубокая и всепоглощающая ненависть ко всему роду людскому.

Много лет уже прошло со времени последней смерти. Тогда Человек-Паук взывал о помощи, извивался, усыхал на глазах Агнца и Козла и вдруг рассыпался в прах. Для Агнца он был своего рода напоминанием — в тех редких случаях, когда Агнец нуждался в обществе. Паук сохранил остроту ума и время от времени сиживал напротив Агнца за маленьким столиком слоновой кости, ведя интеллектуальные битвы, отдаленно схожие с шахматными баталиями.

Но бедное существо умерло, и весь некогда роскошный двор состоял теперь лишь из Козла и Гиены.

Ничто оказалось не властно над этой парочкой — они жили и жили. Агнец иногда надолго застывал, устремив взгляд в их сторону, и хотя он не видел ничего, но слышал все. Его слух и обоняние были столь остры, что и сейчас, хотя два существа и Мальчик были еще на расстоянии многих миль от него, белый властелин, сидевший абсолютно прямо, со сложенными на коленях руками, слышал шум их шагов и ощущал исходившие от них запахи.

Но что это за едва уловимый и незнакомый дух, достигший Копей вместе с едкими запахами Гиены и Козла? Агнец оставался недвижим, только голова его едва заметно откинулась назад. Молочно-белые уши навострились, а тончайшие ноздри затрепетали со скоростью змеиного языка или крылышек пчелы, садящейся на цветок. Глаза были невидяще устремлены в окружающий мрак. Все вокруг него — и самые темные углы, и корешки книг его библиотеки, на которых плясал свет свечей, — все вокруг стало другим.

Непоколебимый Агнец, никогда не проявлявший своих чувств, неожиданно изменил собственной натуре, не только подняв голову и нарушив тем самым совершенство своей позы, но и, сколь ни казалось это невероятным, чуть заметно вздрогнув.

Причиной тому был запах жизни, становившийся все явственнее, хотя расстояние между Копями и пробиравшейся к ним троицей измерялось многими милями.

А тем временем эти трое, ведомые Гиеной, оставили позади уже немалое расстояние. Безмолвный лес кончился, и теперь они продирались сквозь заросли какого-то иссохшего кустарника. Жара начала спадать, но это не принесло облегчения Мальчику, плакавшему от голода.

— Что это делают его глаза, мой дорогой? — заинтересовался Козел, вытягивая к Мальчику руку, лишенную, казалось, кисти, столь длинными были его манжеты. — Остановись на минуточку, Гиена. То, что он делает, о чем-то мне напоминает…

— Ну конечно, напоминает тебе, порождение вонючки. О чем бы это?

— Оглянись и посмотри сам своими чудесными умными глазами. Видишь, о чем я говорю? Мальчик, повернись ко мне, чтобы наставники могли насладиться твоим ликом. Взгляни, Гиена, дорогой, разве я не прав? Его глаза полны осколков стекла. Пощупай их, Гиена, пощупай! Они мокрые и теплые — и посмотри, по щекам его течет вода. Это о чем-то мне напоминает. Что это?

— Откуда мне знать? — раздраженно огрызнулся Гиена.

— Смотри, — продолжал Козел, — вот глажу его веки… Сколь радостно будет Белому Повелителю переделать его!

Необъяснимый смутный страх охватил Мальчика, хотя он и не знал, что Козел имел в виду под словом «переделать». Не понимая толком, что делает, он ударил Козла, но из-за слабости и усталости удар, пришедшийся тому в плечо, был настолько легок, что Козел ничего не почувствовал.

— Гиена, дорогой!

— Ну что тебе, козлиная голова?

— Ты помнишь старые времена?

— Какие еще старые времена? — проворчал Гиена, не переставая работать челюстями.

— Старые-престарые времена, любовь моя, — прошептал Козел, почесываясь с таким остервенением, что пыль повалила с его шкуры, как дым из трубы. — Старые-престарые времена, — повторил он.

Гиена в раздражении потряс гривой:

— Ну и что было в эти старые-престарые времена, ты, дубина?

— Много-много, лет назад, десятилетий, веков. Неужели ты не помнишь… еще до того,, как нас изменили, еще когда мы не были животными… Ты знаешь, любезный Гиена, мы ведь были, были когда-то…

— Чем мы были? Говори, чертов Козел, или я все кости тебе переломаю!

— Мы были когда-то другими. На твоей изогнутой спине не было гривы. Она очень красива, но когда-то ее не было. А твои длинные руки…

— Что еще с моими руками?