Багрянец

Легко верить, что в конце, когда надежды больше нет, у тебя найдется, что сказать, – какое-нибудь запоминающееся последнее слово. Но это неправда – люди теряют дар точной, связной речи, начинают звать маму, которой нет рядом, и тому подобное. В свои последние моменты ты, в общем, бесполезен – Хелен это понимала. И все же на короткий миг проснулась та, кем она когда-то была, та, что обращала жизнь бойфрендов в ад, и она вспыхнула от пальцев ног до кончиков волос и закричала:

– Нет!

От небрежности, с которой свиномордый рулевой отдал указание сбросить Хелен в море, стена огня между страхом и гневом внутри погасла, вспыхнул гнев, мышцы распрямились, она развернулась на ягодицах и обеими ногами со всех сил пнула ближайшую к ней ногу – прямо в колено.

Сустав съехал назад, хрустнул и застыл. Рулевой заревел, пошатнувшись, стал шарить толстой рукой, похожей на жирную морскую улитку, по столу, но не смог найти опору и рухнул на пол рядом с Хелен. Его покрытое потом лицо так налилось кровью, что сердце, по-видимому, вот-вот лопнуло бы.

– Твою мать, твою мать, твою мать, – повторял Фил, мечась туда-сюда по узкой палубе за каютой. Ричи лыбился, как дебил, которым, скорее всего, и был. Капитан, задыхаясь, с трудом поднялся на колени, опираясь на целую ногу.

– Сука, я тебя убью! – пообещал он, захлебываясь слюной.

– Не оставлять следов! – крикнул Фил, наконец бросившись в каюту.

– Убью, убью! – орал капитан, хватаясь пухлыми пальцами за волосы Хелен. Фил и Ричи вытащили ее на палубу. Холодный воздух окутал ее тело, обещая гораздо более холодную воду.

– Господи, нет. Моя дочь… Нет. Я нужна дочке. Нет. Прошу, умоляю.

– Ничего личного, ничего личного, – твердил Фил со слезами. Верх взял Ричи, оказавшийся очень сильным для такого тощего паренька: подхватив Хелен под мышки, он поднял ее – та шаркала ногами по палубе, скрипя кроссовками и не находя опоры.

Вот оно – черное хлюпающее бесконечное море: бесчувственная, безглазая масса, которая засосет Хелен в бездну небытия, и та никогда не увидит больше свое дитя.

– Нет! Перестаньте! Господи, умоляю!

Лодка лениво качалась на небольших, но тошнотворных волнах: свет фар выхватывал темно-синие лоскуты цвета черничного сока, который пила Вальда. Вонь соли охватила Хелен, холод кусал за нос, тело, лишившись последних сил, обмякло; она испытывала тошноту, слабость, головокружение и готова была рухнуть без чувств.

– Еще не время, – слабо сказала Хелен наконец. Голос, как казалось ей самой, прозвучал откуда-то издалека – такой шок ею овладел.

– Кидай ее! Кидай, мать твою! – орал безмозглый рулевой от дверей каюты. Поросячье лицо блестело от слюны и пота.

«Вальда бежит по залитому солнцем саду, все лицо – одна большая улыбка, в ручке тающий фруктовый лед.

Вальда еще совсем младенцем лежит на коврике с животными, машет ножками и ручками, бьет по зеркальцу и колокольчику в полном восторге.

Растрепанный Линкольн улыбается.

Мама с папой».

На локтях Хелен разрезали веревку.

Кто-то – то ли Ричи, то ли Фил – дышал, будто только что пробежал марафон. Смотреть на их лица она не хотела.

Пути назад не было.

Схватив ее за лодыжку, чья-то рука подняла ногу со скользкой палубы; еще одна рука заскользила по голени другой ноги, пытаясь схватить вторую лодыжку. Хелен хотели сбросить за борт вниз головой.

Схватившись за поручень, она вслепую пнула куда-то в сторону свободной ногой и попала Филу в пах. Он упал на заплесневелую скамейку. Тогда Хелен замахнулась рукой назад и попала Ричи по лицу, ощутив холодное резиновое ухо, мокрые губы и щетину на щеке. Он увернулся, но отпустил худи, которое держал грязными пальцами.

И что дальше? «Они скажут: „Сорян, милочка, ошибочка вышла“ и отвезут тебя на берег?»

Нет – на палубе появился свиномордый и теперь уже хромой рулевой, лицо которого приобрело цвет ростбифа. В мерзких руках он держал длинную деревянную палку с острой железкой на конце – крюк.

Хелен не стала задумываться и принялась действовать, прежде чем успела хоть что-то обдумать. Повинуясь приливу безрассудства, невесомая от эйфории, она встала на борт, повернула голову и сказала толстяку сквозь зубы:

– Ублюдок!

А потом, уже без помощи команды, нырнула в черное море.

24

Шейла наконец позвонила, и тюремщики окружили Кэт и приставили к ее горлу кремневые лезвия, острые как бритва, стиснув их так, что пальцы белели. Их имен Кэт до сих пор не знала – эти двое оставались для нее почти такими же незнакомцами, какими были в тот миг, когда вломились в ее дом, покрытые красным. Кэт сохраняла покорность из-за горя, ужаса и страха – из-за того, что незнакомцы ее обесчеловечили. Она могла только отвечать им тем же: в уме, пока все это не закончится, Кэт будет называть их Борода и Платок.

По крайней мере она установила, что оба ее тюремщика отлично переносили скуку: они либо следили за ней, либо смотрели ужасные передачи по телевизору, то и другое – молча. Логично было предположить, что Кэт им совсем не нравилась, но и друг с другом они тоже почти не разговаривали и никогда не улыбались.