Багряный лес

Потом выяснилось, что мина была заложена совсем еще детьми — старшему только исполнилось четырнадцать лет. Поражала их убежденность, с которой они отстаивали свою правоту перед следствием: "Нам не нужен мир. Нам нужна война. Мы растем, чтобы стать воинами и убивать врага". Им не был нужен конкретный враг, и их противником, приговоренным к смерти, мог стать любой, и для этого совершенно необязательно было носить форму бельгийского или французского солдата. В кого было нацелено их оружие, тот и становился врагом, который должен был умереть. Философия гражданской войны.

До ранения Александр отслужил половину положенного срока на Балканах. Три месяца. После госпиталя ему дали месячный отпуск для отдыха и поправки здоровья на родной земле. Во время службы было мало времени для мыслей о Виорике. Он вспоминал ее, когда получал письма, длинные и короткие, наполненные простотой описанного быта, проблем на новой работе, и, читая строки этих посланий, он, вместе с их очаровательным автором радовался ее маленьким победам и огорчался неудачам, и все это было поэтически милым и возвышенным, как их великая любовь. Он получал письма от Виорики раз в неделю, и с каждым из них он испытывал теплоту и нежность ее любви настолько реально, насколько позволяли аккуратные стежки строчек. Он не чувствовал себя одиноким, и благодарил взаимностью, обязательно отписывая ответ на каждое ее послание.

Поезд, в котором он с товарищами возвращался в Украину, пересек границу страны и через несколько часов прибыл на товарную станцию Львова. Объявили стоянку на двадцать минут. Александр не стал собирать вещи и прощаться с товарищами — родной город его не интересовал. Играя в карты со своими фронтовыми друзьями, и запивая крепкую мужскую болтовню чешским пивом, он убивал нетерпение. Хотелось выбежать из купе, найти начальника станции и требовать немедленного отправления поезда, который своей вечной стоянкой в двадцать минут алчно пожирал возможность скорой и долгожданной встречи. Но это было бы глупостью и безрассудством.

В окно с перрона постучали. Он проигнорировал этот стук: часто таким образом пытались привлечь к себе внимание бесчисленные и расторопные торговцы водкой, пивом и закусками.

— Нам ничего не надо! — крикнул Саша, сдавая карты. Сейчас ему везло в игре, и не было желания отвлекаться от нее.

— Не-е, — протянул сослуживец, поднимаясь со своего места. — У этой красавицы надо обязательно что-нибудь купить. Шура, извини, но пока в игре я пас.

Остальные стали подшучивать над ним.

— Не торопись, Гера. Кажется, совсем недавно ты успел подхватить романтическую болезнь в Баня-Лука. Теперь торопишься на родине?

— Цыц, неразумные! — прикрикнул на них Гера. — Какие болезни!? Это издержки войны. Я не виноват, что у них проблемы с гигиеной.

— Об этом ты на досуге своей супруге расскажешь.

— Она тебе устроит маневры! — Все громко рассмеялись. — Вместо санитарной книжки, свидетельство о разводе!

— Вам бы только скалиться, — в досаде покачал головой Гера, не отводя восхищенных глаз от окна. Потом торопливо схватил китель. — Да ради такой можно и развестись. Это же просто невеста! Если опоздаю к отправлению, передайте начальству, что Гера заболел…

— То-то оно обрадуется!

Новый взрыв смеха летел ему уже вдогонку.

В окно вновь постучали.

Лейтенант Роко отложил свои карты и сказал в окно:

— Дорогая, мы уже выслали к тебе "неотложку".

И присвистнул:

— Саш! Саш, ты только посмотри, как подфартило Гере! Только испортит столь ценный экземпляр.

И сейчас Саша помнил тот взрыв радости и счастья, который охватил его тогда в купе. Он буквально в пыль разнес банальность солдатского вынужденного безделья, которое оккупировало их купе вместе с шумом близкого вокзала, густым табачным дымом и пивным эфиром. На перроне у окна вагона, закрывая счастливую улыбку руками, стояла Виорика…

Через несколько мгновений она таяла в его объятиях. Он задыхался от радости и повторял, покрывая ее лицо торопливыми жаркими поцелуями:

— Ты, ты, ты, ты…

В ответ она задыхалась от страсти.

— Любимый! Милый! Счастье мое!.. Я не могла тебя дождаться.

Она стыдливо покосилась на окно купе.

— Давай не здесь, Сашенька, — сказала она, мягко, но настойчиво отстраняясь от него. — Нехорошо как-то — люди смотрят.

— Пусть смотрят!

— Не надо, Саша… Пойдем куда-нибудь, посидим, поговорим. Хорошо? Я очень по тебе соскучилась.

Она с надеждой посмотрела на него:

— Я думала, что больше тебя никогда не увижу.

— Какие глупости! Но как ты узнала, что я здесь?

Глаза Виорики стали грустными и заблестели от слез.

— Не надо. Я не хочу об этом. — И предложила: — Поехали к тебе.

Уже ночью, в убаюканной темнотой квартире, она прижималась к нему теснее:

— Я вот сплю, и снишься ты мне, — шептала она ему, играя локоном его волос. — Стоишь у дверей квартиры, но не входишь. Грустный такой. Я просыпалась и бежала открывать, но никого не было. Можешь мне не верить, но после таких снов я получала от тебя письмо. — Она засмеялась, прильнув щекой к его груди. — Очень хорошие письма. Я забрала их с собой.

— Куда? — необдуманно, просто так, спросил он.