Багряный лес

Она боялась Зла. В городе оно было кругом. Оно бродило злобой на языках соседок; оно тупо смотрело уродством слабоумных детей; пахло грязью; ковыляло калеками на костылях и громыхало тележками, перевозя вернувшихся с войны солдат. Его было столько, что невозможно было упредить и усмотреть все его козни… Как горько Она плакала четыре дня назад, когда решила приготовить вернувшемуся на короткую побывку мужу ужин Долгожданной встречи. Она была превосходной хозяйкой и талантливым кулинаром, к которому за советом, несмотря на его столь юный возраст, спешила почти вся округа от улицы Семи радостей до улицы Морских звезд. Все хвалили ее сырую креветочную приправу, от которой у мужчины крепнут и сила и дух! Она с радостью делилась со всеми своим умением, и была счастлива, что ее совет излечивал от недуга кого-то из мужчин. Когда увидела своего Асуки, изможденного дальними морскими походами, войной, простудной лихорадкой, решила, что приправа окажется ему очень полезной, но… Торговец жестоко обманул ее. Он выставил напоказ и громко расхваливал свежих, еще трепыхающихся креветок, а продавал почти протухших. Она, не умеющая отличать правду от лжи, поверила ему — на Кикае торговец говорил всегда только правду, и относиться с недоверием к его словам было оскорбительным поступком, — она купила креветок, а дома разрыдалась, увидев подлог. Ко всему этому несчастью, она страшно боялась гнева мужа, но Асуки лишь забрал товар, подробно расспросив о том, у кого она его покупала. Лучше бы он побил ее!.. Была бы наука. Но он устало улыбнулся и ушел, забрав зловонных креветок, и вернулся только под вечер, принеся двух, действительно живых, больших крабов, сказав, что больше всего любит именно их, но что он мог понимать, мужчина! Она же не могла ему рассказать: свойства чудодейственной приправы пропадали полностью, если употребляющий знал об этом. Это были настоящие женские тайны, доступ к которым мужчинам был заказан. Пришлось готовить крабов, тоже по специальному рецепту, который укрепляет кости и улучшает зрение. Асуки был мил и милосерден — он не наказывал Ону плетью, но обидел тем, что не понял ее. Это было в тысячу раз больнее, чем удар кнута. Обиду пришлось проглотить, как горький отвар. Разве можно было бесконечно обижаться на человека, который ничего не смыслил ни в обычаях, ни в рецептах? Асуки-сан был сыном города, жителем огромного, как мир, острова Хонсю, где не было места "предрассудкам прошлого". Япония хоть и была самой древней колыбелью человека, но и она уже жадно впитывала в себя новинки цивилизации. Она помнила, как ее учил отец: "Девочка моя, запомни мои слова: старое хорошо тем, что оно пережито, проверено и надежно, но жизни нет без нового. Разве можно отказаться от завтрашнего дня только оттого, что вчера или сегодня дали тебе радость и счастье? Не отказывайся от нового, чтобы не остаться без старого". Отец был очень мудрым человеком. Она с радостью приняла от Асуки подарок — огромный радиоприемник… К своему стыду, она едва не оставила мужа и дом без своих обязательных хлопот — так интересно было слушать далекие и непонятные голоса людей, которых не было в доме, что она просидела возле прибора половину дня, а когда спохватилась, металась по дому, спеша сделать все, и густо краснела, встречаясь с мужем. Это был его подарок. Она же одела для него кимоно Рождения. Она собиралась подарить ему то самое дорогое, что могла подарить только женщина мужчине.

Она опустилась на колени и застыла, слушая дыхание мужа. Было очень важно, чтобы он спал. Очень. Асуки дышал ровно и глубоко, как делают это люди во сне. Иногда, очень редко, его дыхание становилось частым и прерывистым, но это вместе с дыханием тело оставляли духи войны, которые не выносили домашнего уюта и покоя. Она распустила пояс кимоно, распахнула полы, жадно впитывая обнаженным телом прохладу утреннего воздуха. На ее шее была тонкая тесьма, удерживающая небольшой флакон между грудей, чтобы пряное масло набралось тепла тела и не раздражало кожу спящего холодом. Она сняла крышечку, откинула одеяло с ног мужа, налила из флакона на ладонь масла, и стала нежно втирать его в мягкую кожу, чувствуя, как под ее рукой быстро наливается силой то, от чего она собиралась взять в себя силу рождения. От волнения и желания она закрыла глаза и глубоко задышала, словно в больном жару, напрягая всю свою слабую женскую волю, чтобы выдержать и закончить весь обряд как положено. Когда она чувствовала, что под рукой становится сухо, тогда вновь наливала масла, повторяя так до тех пор, пока фарфоровый пузырек не оказался пуст. Закончив, Она встала, стянула с себя кимоно, аккуратно его сложила, достала ножницы, которыми надрезала в нескольких местах платье, разрезала на две части пояс, одну часть которого положила на лоб спящему мужу, а вторую с платьем забрала с собой и обнаженная вышла во двор.