Багровая полночь. Слухач. Начало истории

Адвокат лишь развел руками. Прокурор, наоборот, потирал их. А судье вообще было плевать кто из них выиграет дело. Это уже потом, когда я вошёл в доверие к Захару, он шепнул мне, что судье отвалили немало денег за невмешательство. Адвоката припугнули, а прокурору отсыпали столько доказательств, что не засадить за решетку мог бы только полный кретин.

Вот так и вышло, что безобидный, с виду, поход с работы до дома, в новогоднюю ночь, обернулся катастрофой для меня и моей семьи.

Чем они там меня накачали, я до сих пор затрудняюсь сказать, но чем-то очень сильным. Иначе как мое чистосердечное признание оказалось на столе у прокурора, которое он же и зачитал. Выходило, что я без повода замочил троих средних лет мужиков, где и был замечен недремлющим оком оператора видеонаблюдения вблизи торгового центра «Макс'И».

Однако карточная пирамида обвинения сложилась у них идеально и вот я пребываю здесь уже десять лет! Вначале была ярость и злость, готовность убить всех и каждого, потом осталась ненависть. А когда притупилось и это чувство, появилась скрытая месть, желание досидеть (незаконно) положенный срок, выйти и покарать тех, кто был причастен в этом деле.

Жена сразу осунулась, постарела… Горе в один момент убило её как физически, так и морально. По словам того же самого Захара, она каждую неделю приходила ко мне на встречу и приносила передачи, но ни одного раза мне не дали с ней увидеться.

А что видел я? Каторжную работу. Небо в клеточку из одиночки да нескончаемые коридоры самой тюрьмы, которые я протопал не один десяток километров. Лично меня выводили на улицу, во двор тюремной зоны один раз в году — на мой день рождения. Почему было такое предвзятое отношение я не знал, но постепенно у всех зоновских сложилось мнение, что я особенный. Так и прицепилось ко мне это погоняло. Даже охранники называли меня не по номеру, а этим режущим слух словом: «особенный».

Сокамерников у меня никогда не было (опять-таки плюс за мое погоняло). Коротать долгие мучительные ночи приходилось в одиночестве. Как я не сошел с ума — не знаю. Наверное жажда возвращения к жене и детям, да ещё вера в Бога сотворили чудо. Всевышнего здесь вообще чтут и даже любая трапеза не обходится без молитвы к Нему. Да что там говорить. Даже я проникся этим и сохранил в душе человечность.

У многих не получилось даже этого. Они зачастую сходили с ума или же уходили в иной мир любыми подручными способами. Я вытерпел. Прошел весь этот ад и сохранил здравый ум. Сколько мне Бог отведет ещё для свершения поставленных перед собой задач, я не знал, но просил лишь дать завершить еще не начатое дело. Хотя нет, дело сдвинулось с мертвой точки и сейчас я иду на кажущуюся такой далекой, свободу.

— Лицом к стене!

Грубый голос капитана настолько резко оборвал мои мысли, что я невольно вздрогнул. Он заметил и ему это понравилось.

— Не ссы, скоро будешь жене в юбку плакаться и детям. Хотя такую мразь даже дети должны возненавидеть.

Проглотив сказанное, я вошёл в открытую дверь и подойдя к столу, остановился.

Комната начальника тюрьмы. Лишь однажды я побывал здесь, но с того моего визита ничего не изменилось. Два стола: за одним сидел он, за другим — хмырь из охраны с автоматом; два шкафа и две банкетки. Вот и все, что заполняло эту самую важную комнату во всей колонии.

— Белов Данила Игнатьевич, — выдержав паузу и глядя мне в глаза, произнес мужчина.

Ещё один кадр из прошлой цепи событий. То, что ему дали на лапу, даже к бабушке не стоило ходить. Здесь как раз тот случай, когда жажда наживы затмевала все остальное. Именно он посадил меня в одиночку. Именно он держал меня двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году без выхода на солнечный свет. Именно он… хотя нет, приказ не пускать ко мне жену этот стриженый налысо боров, скорее всего, получил сверху. «Вон как глазенки бегают. Не рад, гад, что я выжил, да ещё на волю на своих двоих выхожу. Ничего, поживи пока. Свою долю ты получишь в последнюю очередь. Прости, но тебя-то я уж никак не могу обойти стороной».

— Белов Данила Игнатьевич, — вновь повторил он. — Радуйся! Сегодня у тебя второй день рождения!

Отвернувшись от его буравящих глаз, я взял себя в руки чтобы не врезать промеж них. Сила воссоединения с семьей была крепка и никакой лысый хрен не мог нарушить этот долгожданный момент.

Видя отсутствие реакции на свои слова, он хмыкнул и наконец поставил долгожданную подпись на освободительной бумаге.

— До скорой встречи! — улыбнувшись ехидной улыбкой сказал он, протягивая мне свободу. — Обычно, побывавшие у нас, на воле долго не задерживаются. Так что скоро увидимся!

— Это не мой случай, — выдержав его взгляд, спокойно сказал я.