Час истёк, вернулся начальник тюрьмы, и я вскочила, руки по швам. Оскар поблагодарил босса, и они с Юлей ушли беспрепятственно на волю, а я осталась здесь, стоя навытяжку в ожидании, когда меня отпустят. Пришли надзиратели, взяли меня под стражу и отвели обратно в изолятор. Наверно, лёгкий хмель, плававший у меня в голове от стакана крови, и ком, вставший у меня в горле от взгляда Карины и её бантиков, стали причиной того, что я не попрекнула Оскара ни единым словом. Его стараниями я попала сюда, хотя, может быть, было бы лучше и справедливее, если бы моё существование в качестве хищника закончилось с падением ножа гильотины; впрочем, вполне может также быть, что я должна была пройти через эти пять лет на безымянном острове, а умереть было бы слишком просто. Как бы то ни было, я была рада, что жива и могу видеть Карину — хотя бы на фотографии.
Что было потом? Мы вышли из изолятора с непозволительно обросшими щетиной головами, и нас отправили бриться. «Водные процедуры» мы пропустили, но Ингвар устроил их нам вне очереди. Мы узнали, что Максимус ушёл; это и неудивительно, потому что кто мог бы остаться после такого позора? Однако новый заместитель оказался не лучше, и жизнь наша существенно не облегчалась, несмотря на все старания дока. Доктор Гермиона из кожи вон лезла, чтобы хоть как-то улучшить наши условия, она занималась делами, на первый взгляд не входившими в её обязанности, и начальство морщилось от её неуёмной хлопотливости.
— Зачем вы рвёте пупок ради этих преступников? — говорил ей босс. — Мне кажется, вы чересчур печетесь о них.
Но док не отступала. Следующим её достижением было создание библиотеки: представьте себе, у нас её не было! Конечно, если в тюрьме содержат всего три с половиной десятка заключённых, стоит ли ради них так напрягаться? Док считала, что напрягаться стоит даже ради одного десятка. Она где-то добыла восемьсот потрёпанных книг — видимо, списанных из разных библиотечных фондов. Это было лишь начало, как она говорила.
Разумеется, начальство всё это не слишком одобряло, но и не ставило доку особых препон. А уж мы её любили с каждым днём сильнее.
Конечно, нам было интересно узнать о доке как можно больше. На осмотрах мы осторожно расспрашивали её:
— Док, а у вас, кроме работы здесь, хоть какая-то личная жизнь есть? Есть у вас, скажем, друг?
Док, как правило, отшучивалась. Она не любила говорить о себе, всегда скрытничала. Она всегда была здесь, с нами, на своём посту, и её личная жизнь, как оказалось, тоже проходила здесь.
Однажды на рядовом осмотре док вдруг слегка вскрикнула и замерла, прижав руку к животу, который, как мне казалось, в последнее время слегка располнел.
— Что с вами, док? — встревожились мы.
Она попыталась пошутить:
— Да ничего, кажется, печень с селезёнкой подрались…
Мы засмеялись, а док опять вскрикнула и даже зажмурилась. Тут к ней бросился Цезарь, схватил её на руки и перенёс на диван.
— Прилягте, док… Вы в последнее время столько работаете. Нельзя так.
Док сказала:
— Ничего, ничего, не стоит поднимать из-за этого переполох. Всего лишь небольшая колика, это пройдёт.
Боли у неё прошли, и она смогла продолжить осмотр, но от меня не укрылось беспокойство Цезаря. Кажется, он знал о состоянии здоровья дока больше остальных, но, сколько мы его ни спрашивали, он молчал, как партизан.
Док Гермиона по-прежнему была неугомонной и хлопотливой, бегая утиной походочкой по всей крепости и прикрывая круглый животик просторным халатом. А потом прошёл слух, что док уходит от нас. Ничего хуже, как нам казалось, и произойти не могло. Но это произошло, причём Цезарь, я и Каспар попали в тот же день в изолятор.
Мы с Каспаром были ни при чём, нового заместителя начальника избил Цезарь — прямо в кабинете у дока. Я и Каспар просто зашли к доку, потому что у Каспара выскочил какой-то фурункул, а я чувствовала, что опять заболеваю: меня уже второй день бил озноб.
В кабинете у дока мы увидели следующее: на полу лежал заместитель начальника, на нём сидел верхом Цезарь и жестоко метелил его, а док была в своём кресле в полуобморочном состоянии. Каспар бросился к Цезарю и стал пытаться оттащить его, но это было не так-то просто: Цезарь был богатырского сложения, а Каспар — среднего, и потребовалась моя помощь. Влетевшие надзиратели не разобрались и повязали нас всех втроём.
Что произошло? Мы узнали об этом уже в карцере: Цезарю пришлось нам всё объяснить. Но его объяснения были не очень чёткими: он был ещё очень возбуждён.
— Он посмел орать на неё! — возмущался он. — Она заплакала. А ей же нельзя в её положении!
— Обожди, — сказал Каспар. — Ты про кого говоришь сейчас?
— Про дока, про кого же ещё?
— Постой… Что это ещё за положение? Неужели…
Цезарь выпалил:
— Да, да, то самое! Беременная она. Вот и всё!
— Ну, ты даёшь, старик! — ахнул Каспар. — Когда же это вы успели набедокурить?
Цезарь молчал.
— Так ведь можно было какие-то меры принять, — заметила я.