Багровое пепелище

Шубин замер, не поднимая головы, неприятно было. Стыдно отказываться и не кому-нибудь говорить «нет», а майору Снитко, который ему доверяет как себе. Но он твердо решил: не уйдет из фронтовой разведки в диверсионное подразделение. Только как это объяснить майору, тут ведь про совесть, про мысли тяжелые, которые лежат камнем на душе. А они на войне, в армии, здесь приказы не обсуждают — их выполняют, иногда ценой жизни. И не отказывают старшему по званию, но снова согласиться на секретную операцию для Глеба было невыносимо. Он сник, перед глазами замелькали страшные моменты его диверсии на территории врага. Тогда пришлось действовать вместе с партизанами, с гражданским населением, и выжили не все — некоторые агенты погибли при выполнении приказа.

Капитан, уставившись в бескрайнюю черноту перед собой, признался товарищу:

— Не могу я, товарищ майор. Как подумаю, что придется снова в форме фрицевской ходить, делать вид, что один из них, нутро все переворачивает, до того противно. Шкуру чужую на себя примерять, смотреть, как наши ребята гибнут, и молчать, чтобы не сорвать операцию. На вылазке можно ответить, прирезать немца, убежать, схорониться в лесу, не терпеть. А в шпионах… не мое это, товарищ капитан, не могу я с немцами шнапс пить и в лицо им улыбаться. Лучше уж… что угодно, только не это. Я с нашими ребятами драться рядом готов хоть на передовой под пулями, хоть в тылу, захватывая «языка», но агентом у фашистов служить отказываюсь, не уговаривайте, товарищ капитан. Я уже для себя это решил, стыдно мне, не должен так советский офицер думать. Только от одной мысли воротит, что надену германские погоны, что должен буду смотреть спокойно, как они наших стариков, детей, женщин убивают. На войне, на передовой смерть — она страшная, но привычная. Там воины, бойцы Красной армии. А в городе или на селе… мирное население, беззащитные они, нет у них ни ножа, ни винтовки, ни сил, чтобы немцу ответить. А те их жгут, голодом морят, издеваются. Не смогу я смотреть на это опять и ничего не делать! Не смогу!

Шубин вдруг замолчал и уткнулся в рукав ватника. Его сотрясала дрожь, перед глазами стояли мертвецы, растерзанные, избитые и жестоко убитые фашистами. Снитко вытянул припасенную «козью ножку» и снова чиркнул спичкой. Неожиданный ответ выбил его из колеи, он понимал, что убедить Шубина не получится. Энкавэдэшник лишь предупредил своего товарища:

— Капитан, в штабе твой ответ не понравится командиру диверсионного отделения, и командиру дивизии не понравится. Не по-советски это и не по-офицерски, и не знаю, как ты им объяснять будешь свое решение. Тебе доверили, а ты… эх… капитан, не ожидал. Я за тебя поручился, характеристику такую составил. А ты на попятную…

Взлетела в черном воздухе красная точка — майор выкинул окурок, резко развернулся и зашагал прочь, так и не высказав всего, что жгло внутри. Обида и разочарование, с одной стороны, давили на офицера, а с другой… Он знал, подозревал, что может так повернуться дело, слишком уж капитан Шубин хороший, честный парень. Трудно таким людям обманывать, притворяться, лгать, терпеть фашистские преступления с невозмутимым лицом ради получения важных сведений, ради того, чтобы подготовить секретную операцию. Поэтому лазутчиков, диверсантов, которые действуют на территории врага, в глубине немецкого тыла так мало. Тяжело, невыносимо тяжело человеку врать, притворяться, даже во сне не быть собой, чтобы не выдать тайну. Носить чужую личину месяцами, мерзкую фашистскую маску, от такого люди лезут в петлю, готовы отдать жизнь на передовой, лишь бы не вернуться к этой невыносимой муке.

Майор Снитко вернулся в избу, улегся на свою постель на широкой лавке, но так и не смог уснуть до утра. Мысли о завтрашнем дне, об отказе Глеба Шубина от предложения не давали ему покоя.