Багровые реки

— Ну, конечно… несомненно! Это новое поколение просто великолепно. Можете мне поверить, оно блестяще оправдает возлагаемые на него надежды. Впрочем, уже среди их предшественников встречались отдельные случаи такого рода. Для нашего университета подобные достижения являются особенно…

Ньеман вдруг осознал, что его отношение к «интелям» переросло из подозрительности в жгучую ненависть. Теперь он презирал этих умников всеми силами души. Его тошнило от их претенциозных высокомерных замашек, от их страсти расчленять, анализировать, измерять и описывать действительность, какою бы она ни была. Эти несчастные выродки вступали в жизнь, как в зрительный зал, и уходили со спектакля с разочарованным видом пресыщенных баловней судьбы. Но даже сейчас комиссар ужасался тому, что с ними проделали, не спросив их согласия. Такого и злейшему врагу не пожелаешь.

Люиз тем временем торжественно заканчивал свою речь:

— Это юное поколение призвано еще более поднять престиж нашего университета и…

Ньеман бесцеремонно прервал ректора. Запихивая в коробку карточки, он глухо бросил ему:

— Ну-ну, радуйтесь, пока можете! Это юное поколение еще прославит ваш университет так, как вам и не снилось!

Ректор изумленно воззрился на полицейского. Тот хотел было продолжить, но перехватил полный ужаса взгляд Люиза, который прошептал:

— Что с вами? Смотрите… кровь!

Ньеман опустил глаза и увидел блестящую темную лужицу на столе. Терзавшая его лихорадка объяснялась просто: у него снова открылась рана на виске. Комиссар пошатнулся, увидел собственное лицо в черном, лаково блестевшем озерце крови и подумал: может, это и есть последнее из отражений в жуткой серии убийств?

Он не успел ответить себе на этот вопрос. Секундой позже он потерял сознание и грохнулся на колени, уткнувшись головой в стол. Словно решил снять маску со своего лица, погрузив его в густую кровавую жижу.

56

Свет. Мягкое гудение. Тепло.

Пьер Ньеман не сразу сообразил, где находится. Потом он смутно разглядел чье-то лицо, обрамленное бумажным чепцом. Белый халат. Неоновые лампы. Больница! Сколько же времени он провалялся тут без сознания? И откуда эта смертельная слабость, от которой руки и ноги словно свинцом налиты? Он попытался заговорить, но изо рта не вылетело ни звука. Изнеможение прочно приковало его к шуршащей клеенчатой койке.

— Сильное кровотечение. Придется делать гемостаз височной артерии.

Распахнулась дверь, скрипнули колесики каталки. Безжалостный белый свет брызнул Ньеману в глаза, заставив прижмуриться. Раздался другой голос:

— Начинайте переливание.

Полицейский услышал позвякивание, ощутил холодное касание инструментов. Повернув голову, он увидел трубки, свисавшие с тяжелого резинового кармана, который ритмично надувался и опадал под напором воздуха.

Значит, сейчас его погрузят в бесчувствие, сладковатое, тошнотворное бесчувствие анестезии. Он ослепнет от этого невыносимо яркого света именно тогда, когда узнал наконец мотив убийств, проник в тайну жуткой серии преступлений. Его лицо исказила горькая гримаса. Внезапно чей-то голос приказал:

— Вводите диприван, двадцать кубиков.

Ньеман понял, что сейчас произойдет. Собрав последние силы, он схватил руку врача, державшую электрический скальпель, и прохрипел:

— Не надо наркоза!

Врач застыл от изумления.

— Как это «не надо»? Да у вас голова надвое раскроена! Должен же я вас зашить!

Ньеман еле слышно прошептал:

— Местный… Сделайте местный.

Врач со вздохом отъехал от него на своем стуле со скрипучими колесиками и бросил анестезиологу:

— О'кей, вколите ему ксилокаин. Максимальную дозу. Можно до сорока кубиков.

Ньеман расслабился. Его уложили на стол с высоким подголовником, так, чтобы мощная лампа с отражателем освещала рану на виске. Остальную часть головы прикрыли бумажным полотенцем, и он перестал видеть.

Полицейский сомкнул веки. По мере того как врач и сестры обрабатывали рану, боль отступала, мысли начали путаться, сердце билось все медленнее. Он готов был соскользнуть в приятное забытье.

Тайна… Тайна семей Кайлуа и Серти… Даже она сейчас словно подернулась легкой дымкой, уплывая куда-то вдаль… Вместо тревожных мыслей явилось лицо Фанни, ее тело — смуглое, сильное, горячее, гладкое и округлое, как вулканические камни, обожженные огнем, обкатанные ветром и волнами… Фанни… Видения проплывали у него в голове, легкие, точно шепот, точно шуршание шелка или дыхание эльфов…

— Стойте!

Приказ, резкий, как удар хлыста, разорвал тишину операционной. Наваждение растаяло.

Чья-то рука сорвала покров с его глаз, и в белой волне света перед Ньеманом возник дьявол с длинными косами. Дьявол размахивал перед испуганными медсестрами и врачом трехцветной книжечкой.

Карим Абдуф.

Ньеман взглянул направо: темные трубки по-прежнему несли в его тело кровь. Эликсир жизни. Животворный сок артерий.

Хирург взялся за ножницы.

— Не прикасайтесь к нему! — выкрикнул Карим.

Врач застыл с поднятой рукой. Лейтенант подошел к столу и оглядел рану Ньемана. Теперь она была стянута нитками, как мясо для жарки. Врач пожал плечами.

— Но мне же надо обрезать концы…

Карим настороженно озирался.

— Как он?