Багровые узы (ЛП)

— Держись рядом, — шепчет Николай, крепко сжимая мою руку, пока мы идем по лабиринту.

В центре комнаты мы видим импровизированное ограждение из четырех пластиковых стен, полупрозрачная поверхность которых раскрывает лишь неясные формы и фигуры внутри. Характерные сигналы медицинского оборудования становятся все громче, сопровождаясь ровным гулом машин.

— Здесь что-то не так, — шепчу я, мои чувства находятся в состоянии повышенной готовности. Николай кивает, сжав челюсти и сузив глаза, оценивая ситуацию.

Вокруг ограждения несколько охранников стоят наготове, их лица невозмутимы, а оружие наготове. Однако никто из них не движется к нам и даже не замечает нашего присутствия.

— Амелия, — говорит Николай низким и настойчивым голосом. — Что бы ни случилось, оставайся позади меня. Поняла?

Я киваю, моя решимость перевешивает страх, грозящий поглотить меня.

— Оставьте оружие моим людям и входите, пожалуйста, — зовет голос из-за пластиковых стен, ровный, но нервирующий.

Николай хмурится и шепчет:

— Я не узнаю этот голос.

Крупные мужчины, стоящие у входа в комнату, обыскивают нас с Николаем, отбирают все оружие, а затем отходят в сторону и позволяют нам войти.

Мое сердце колотится, когда мы преодолеваем пластиковый барьер и входим в импровизированный медицинский кабинет — стерильный запах антисептика бьет мне в нос, в то время как над головой мерцают резкие флуоресцентные лампы. В центре на больничной койке лежит мужчина, подключенный к мониторам и аппаратам. Ритмичный писк его жизненных показателей наполняет воздух.

— Отец Алексея, — шепчет Николай, его глаза расширились от шока и растерянности. Я смотрю на него, но мой взгляд быстро переключается на другую фигуру в комнате.

Привязанный к стулу рядом с кроватью, Алекс сидит с заклеенными скотчем губами. Его глаза дикие, умоляющие и яростные одновременно. Синяки и запекшаяся кровь портят его красивое лицо, и мой желудок сжимается от страха и ярости.

— Алекс, — задыхаюсь я, сдерживая слезы. Он борется с невозможностью что-то сказать, отчаяние пронизывает каждую линию его тела.

— Ах, Амелия, — снова говорит незнакомый голос, привлекая наше внимание к его источнику. В стороне стоит мужчина, наблюдая за нами с хищной ухмылкой. Его лицо представляет собой гротескное лоскутное одеяло из шрамов от ожогов, как будто он был сшит из раздробленных фрагментов самого себя.

— Кто ты? — говорю я, и мой голос дрожит, несмотря на мою самую смелую попытку поверить в себя.

— Терпение, — упрекает он, на его губах играет извращенная улыбка. — Всему свое время.

— Отпусти Алекса, — говорю я, не в силах сдержать отчаяние в голосе.

— Ах, но это же не весело? — от смеха этого мужчины в моих венах стынет кровь. — Нет, моя дорогая. Сначала тебе придется сыграть в игру.

— Алекс! — кричу я, мое сердце разрывается при виде его связанного и раненого. Мужчина со шрамом усмехается, насмехаясь над моими страданиями.

— Как трогательно. — выплевывает он, и в его голосе сочится презрение.

Николай прищуривается, изучая лицо мужчины.

— Ты кажешься мне знакомым, — осторожно говорит он. — Но этого не может быть…

— Конечно, может, — зловещим тоном возражает мужчина со шрамом. — Мы играли вместе, когда были детьми, Николай. Ты должен меня помнить.

Глаза Николая расширяются от недоверия, и он задыхается.

— Нет. Это невозможно. Ты мертв.

— Кто он? — шепчу я.

— Сюрприз! Отец прятал меня на этом складе. Я был в коме до десяти лет, а потом, когда каким-то чудом я очнулся, вместо того, чтобы принять меня обратно в семью, он спрятал меня. Последние шестнадцать лет со мной обращались как с заключенным.

— Это невозможно, — задыхается Николай.

Мужчина делает паузу, на его лице расплывается кривая ухмылка.

— Нет, как раз наоборот. На самом деле Лука знал обо мне все. Он навещал меня чаще, чем мой собственный отец.

Я сжимаю кулаки, гнев и страх накатывают на меня, словно неистовые волны.

— Лев, то, что с тобой произошло, ужасно, но Алексей ничего не знал. Он не виноват, — умоляет Николай, и вдруг все становится ясно. Мужчина, стоящий передо мной, — мертвый брат Алекса, только он очень даже жив.

Глаза Льва сужаются, на его губах играет холодная улыбка.

— Алексей никогда не должен был управлять семьей, — говорит он, расхаживая по комнате, как хищник, выслеживающий добычу. — Но отец решил, что лучше оставить меня «мертвым», потому что ему было так стыдно за своего сына со шрамами. — Его взгляд задерживается на Алексе, который извивается на стуле, его глаза пылают гневом. — А ты, Алекс... Настолько высокомерный, ты запретил Луке взять Амелию в качестве платы за ошибки нашей семьи. Все, что мне нужно было сделать, это сидеть сложа руки и ждать, пока эта семья развалится на части сама по себе.

Сердце колотится в груди, кровь хлещет по венам, когда я набираюсь смелости заговорить.