Багровый лепесток и белый

В ответ Софи приподнимается и обнимает Конфетку за шею, как вчера, но только, к изумлению Конфетки, она гладит гувернантку по волосам, выражая на детский лад материнскую нежность.

— Покойной ночи, мисс, — сонно говорит Софи. — А завтра — Америка…

Поскольку остается только ждать — Конфетка ждет. Уильям отказывался от собственных якобы твердых решений — и много раз. Он грозился написать Суану и Эдгару, чтобы они удавились; он грозился поехать в доки Восточной Индии и найти там одного торговца, взять за шиворот и трясти, пока тот не начнет заикаться; грозился потребовать от Гровера Панки, чтобы тот использовал слонов получше для его баночек. Одна болтовня. Если она оставит его одного, разбухшая решимость сникнет и съежится, превратится в ничто. Все, что от нее требуется, — это терпение.

Утро следующего дня проходит без инцидентов. Все идет как всегда. Первые поселенцы высадились на американской земле и заключили мир с дикарями. Стали валить деревья и строить себе жилища. Потом принесли ленч; он оказался не таким безвкусным, как вчера: копченая пикша с рисом и яйцами и снова кекс с изюмом.

Когда Конфетка возвращается в полдень к себе, ее ждет в комнате сверток — длинный, узкий сверток, перевязанный шпагатом. Дар примирения от Уильяма? Нет. К свертку привязана маленькая визитная карточка.

«Дорогая мисс Конфетт.

Я узнала о Вашем несчастье от моего отца. Прошу Вас принять этот знак моих добрых пожеланий. Нет надобности возвращать его; я поняла, что больше не нуждаюсь в этом, и надеюсь, что в самом скором времени Вы будете в таком же положении.

Искренне Ваша,

Эммелин Фокс».

Конфетка разворачивает сверток — и на свет появляется лакированная прочная трость.

По возвращении в классную комнату, где ей не терпится показать Софи свою новую трость, — она позволяет ей ходить с большим достоинством, чем на костыле, — Конфетка застает ребенка в рыданиях за письменным столом.

— Что случилось? Что случилось? — кричит она и стучит тростью по доскам пола, хромая к столу.

— Вас с-собираются ото-ото-слать, — почти обвиняющим тоном говорит Софи сквозь слезы.

— Что, Уильям… ваш отец сейчас был здесь? — не удержалась от вопроса Конфетка, хотя уже уловила запах его бриллиантина.

Софи кивает, роняя с подбородка блестящие слезы.

— Я сказала ему, мисс, — срывающимся голосом выговаривает Софи, — сказала, что я вас лю-лю-люблю.

— Да? Да?

Конфетка безуспешно вытирает лицо девочки ладонями, пока соленая влага не начинает щипать их.

— И что он ответил?

— О-он ничего не ска-ска-а-зал, — Софи сотрясается от рыданий, — но о-он так сердито смо-смотрел на ме-меня!

Конфетка вскрикивает от ярости, она прижимает Софи к груди, осыпает ее поцелуями, бормочет несвязные слова утешения.

«Как он смеет так поступать с моим ребенком!» — проносится в ее голове.

Когда Софи немного успокоилась, она пересказала слова отца: мисс Конфетт прекрасная гувернантка, однако многое, что должна знать леди, мисс Конфетт не знает. Она не может обучать Софи танцам, игре на рояле, немецкому, писать акварелью и другим вещам, названия которых Софи не запомнила. Чтобы стать настоящей леди, Софи нужна другая гувернантка, и поскорее. Леди Бриджлоу, дама, которая хорошо во всем разбирается, подтвердила, что это необходимо.

После этого Конфетка и Софи трудятся в удушливой атмосфере скорби. Они занимаются арифметикой, первыми переселенцами, свойствами золота — понимая, что это не совсем то, что требуется для воспитания юной леди. А готовясь ко сну, избегают смотреть друг другу в глаза.

— Мистер Рэкхэм просил меня сказать вам, — говорит Роза, появляясь в дверях Конфеткиной спальни, — что завтра утром вам не нужно вставать.

Конфетка крепко держит чашку, чтоб не расплескать какао.

— Не нужно вставать? — тупо повторяет она.

— Он говорит, Вы можете оставаться у себя до ленча. У мисс Софи не будет утренних занятий.

— Занятий не будет? — снова повторяет Конфетка. — Он сказал — почему?

— Да, мисс, — Розе хочется поскорей уйти. — К мисс Софи должны прийти в классную комнату, но я не знаю, кто и когда именно, мисс.

— Хорошо. Благодарю вас, Роза, — отпускает служанку Конфетка.

Через минуту она стоит у двери кабинета Уильяма, тяжело дыша в неосвещенной тишине площадки. В замочную скважину виден свет, слышен какой-то шорох (или это ей кажется?) — слышен через толстое дерево, когда она приникает к нему ухом.

Она стучится.

— Кто там? — Его голос.

— Конфетка, — говорит она, стараясь наполнить это единственное слово всей своей привязанностью к Уильяму — и всеми обещаниями, какие только может вместить в себя один прошептанный звук, их исполнения хватит ему до глубокой старости.