Багровый лепесток и белый

И действительно, мозаичная фигура с ненатурально тонкой талией и большой головой целиком сложена из cartes d'invitation,[55] — в каждой из которых выражается надежда, что человек, эту карточку приславший, будет иметь удовольствие увидеть у себя Агнес в предстоящем Сезоне.

— Это нечто большее, Клара, — говорит Агнес, побуждая горничную раскрыть дремавший в ней доселе дар понимания тонкой символики. Бедная служанка вновь начинает подозревать, что ее дурачат, и наконец, миссис Рэкхэм решает положить конец ее страданиям.

— Это прощение, Клара, — сообщает она.

Клара кивает и, получив на то разрешение, уходит, облегченно вздыхая.

И все же, хоть Кларе оно и невдомек, миссис Рэкхэм совершенно права и с ума нисколько не сходит. Для многих ищущих участия в Сезоне леди и джентльменов месяц, открывающийся «Днем всех дураков», становится источником горького унижения, ибо они обнаруживают, что их занесли в разряд Неприемлемых. Рассылаемые ими приглашения на званые обеды и иные «события», коим предстоит состояться в мае, во множестве возвращаются к ним с ответами «Сожалею, но присутствовать не смогу», а сами они соответственных приглашений не получают. И все большее число мужчин допоздна засиживается удлиняющимися апрельскими вечерами у догорающих каминов, глядя в них с каменным выражением, каковое приберегается обычно для известий о банкротстве или неверности жены; женщины же льют слезы и бессильно обдумывают планы мести. Если бал у леди Такой-то назначен на 14 мая, а к 14 апреля вы никакой обшитой кружевом carte d'invitation не получили, можете быть уверены — вас приговорили к изгнанию.

Никто не гибнет для общества сразу: лишь немногие из тех, кто в один год сверкает в самом отборном светском созвездии, извергается из него уже на следующий; куда чаще человек устанавливает, что звезда его закатилась, лишь прибегая к дьявольски сложным расчетам, требующим владения математикой рангов. Что касается Агнес Рэкхэм, ей таких расчетов производить не приходится: для нее открыты все двери.

А вот Генри и миссис Фокс апрельская почта никакой радости не доставляет. Оба получили лишь по нескольку приглашений — больше, чем ничего, но меньше, чем когда-либо прежде.

Каждый укладывал полученные приглашения в ящик комода и каждый отвечал «Сожалею, но присутствовать не смогу». Что касается миссис Фокс, причину тут составляет дурное здоровье: она уже не в силах подолгу стоять, прогуливаться, играть в крокет и совершать все прочее, требуемое Сезоном. Состояние ее ухудшилось так значительно, что люди, с ней не знакомые, замечают это с первого взгляда и бормочут: «Не жилица». Друзья же и родственники все еще наполовину ослеплены послесвечением ее прежней силы и перешептываются о том, что вид у Эммелин «измученный» и что ей «следует отдохнуть». Они советуют миссис Фокс наслаждаться весенним солнышком, ибо не существует лучшего лекарства от бледности. «И не кажется ли вам, — тактично осведомляются они, — что, проводя так много времени в трущобах, вы себе только вредите?».

Во второе воскресное утро апреля миссис Фокс и Генри, как и всегда, прогуливаются после церкви по парковой аллее.

— Что ж, — надменно произносит Генри, — мне, во всяком случае, нечем извинить мой отказ участвовать в этом шумном веселье.

— Да и мне тоже, — говорит миссис Фокс. — Но мы ведь тревожимся по иному поводу, не правда ли? Нас не только не извинили, нас отвергли. И по какой же, хотелось бы знать, причине? Неужели мы оба такие уж Неприкасаемые? Неужели слишком уж вышли за рамки приличий?

— По-видимому, так, — хмурится Генри, вышагивая медленно и скорбно. Как и всегда, иронии ее он не заметил, что и составляет, по мнению Эммелин, один из самых симпатичных его недостатков.

— Ах, Генри, — говорит она, — давайте смотреть правде в лицо. Мы ничего не можем предложить тем, кто равен нам по положению. Посмотрите на себя: вы могли возглавить огромный концерн, а вместо этого ограничились скромным содержанием и живете в коттедже, который приличествует разве что простому рабочему. И, разумеется, Люди Светские решили, что, если они пустят на порог вас, следом в их двери может постучаться Бог весть какое человеческое отребье.

Она вглядывается в покрасневшее лицо Генри:

— О, но почему же он так краснеет? Да он стоит десятка этих «Светских Людей».

— К тому же, — продолжает она, — для вас непереносимо, когда люди, желая повеселиться, отодвигают Бога в сторонку и… ну, признайтесь, — ожидать, что вы сможете развлечь чьих-то гостей, никак уж не приходится.

Он фыркает и краснеет еще пуще.

— Ну, на некоторое число званых обедов меня все-таки пригласили — в дом моего брата. И я попросил избавить меня от них.

— Но, Генри, миссис Рэкхэм держится о вас такого высокого мнения!

— Это так, однако на обедах Уильяма моим визави вечно оказывается кто-то, кого я не переношу, и мне приходится до конца вечера вести прескучнейшие разговоры. И в этом году я решил: довольно. Я и без того слишком часто сталкиваюсь с Бодли и Эшвеллом.