Багровый лепесток и белый

— Я буду посещать церковь, — объявляет она, — пока мне достанет для этого сил. В конце концов, у церкви есть одно великое преимущество перед «Обществом спасения» — она не пришлет мне письма с извещением о том, что больше я в ней показываться не должна.

— Да, но вам следует отдыхать, так сказал ваш отец.

— Отдыхать? Отец хочет, чтобы я отправилась в дальнюю дорогу.

— В дорогу? — лицо Генри искажают надежда, страх и недоумение сразу. — Но куда же?

— На пески Фолкстона, — усмехается она. — Все уверяют, что для калек это истинный Рай — или, все-таки, Преисподняя?

— Миссис Фокс, прошу вас! — Генри опасливо посматривает по сторонам — а ну как приходской священник подслушал ее слова. Но поблизости уже нет никого — одна только не знакомая ему женщина под вуалью и в поношенном платье, озирающаяся медленно и неловко, словно она не понимает, куда ей отсюда идти.

— Ну хорошо, Генри, давайте мы с вами пройдемся, — предлагает миссис Фокс.

Генри пугается:

— Но ведь не весь же путь до…?

— Да, весь путь — до кареты моего отца, — поддразнивая его, говорит миссис Фокс. — Пойдемте, Генри. На свете есть люди, которые каждое утро проходят по пять миль, чтобы попасть на работу.

Растревоженный до последней крайности, Генри начинает было: «Да, но не те же…», однако прикусывает язык, едва не выпаливший нечто о смертельной болезни.

— Да, но не по воскресеньям, — находит он жалкую, если правду сказать, замену.

Они выступают в путь — по старой каменной дорожке, по тенистой аллее, — удаляясь от освещенных солнцем прихожан, и женщина под вуалью и в поношенном платье следует за ними. Из осторожности она старается держаться от них на расстоянии, и потому одышка миссис Фокс не позволяет Конфетке расслышать все, что та говорит; ветерок обращает слова ее в шелест, донося их до Конфетки точно пушистые семена потревоженного одуванчика. Зато лопатки миссис Фокс, ходящие ходуном под тканью платья, говорят отчетливо и громко.

— Много ли пользы будет мне от того, — одышливо вопрошает миссис Фокс, — что я стану тихо и одиноко лежать в постели, а не наслаждаться здесь мягкой погодой и приятным обществом… (несколько слов улетают куда-то в сторону)…возможность петь хвалы Господу… (еще несколько отправляются туда же).

От упоминания о «мягкой погоде» по спине Конфетки пробегает дрожь сострадания, ибо ей приходится смаргивать под вуалью капли стекающего на ресницы пота. Зной стоит изнуряющий, Конфетка жалеет, что отказала себе — ради правдивости бедняцкого облика — в такой роскоши, как парасоль. До чего же холодной должна быть кровь, омывающая изнутри тело этой женщины!

— …такой прекрасный день… в доме мне было бы холодно и скверно… Генри поднимает взгляд в ожесточенное небо, желая, чтобы солнце и вправду было таким ласковым, каким оно ей представляется.

— …что-то поистине нездоровое в том, чтобы лежать в постели, под белыми простынями, вам не кажется? — продолжает миссис Фокс.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — с мольбой предлагает Генри. Слева от них завиделось кладбище, за деревьями начинают поблескивать надгробья.

— Ну, тогда… — задыхается миссис Фокс. — Что вы думаете о сегодняшней проповеди?

Генри оглядывается, дабы убедиться, что священник не следует за ними по пятам, — нет, он видит лишь бедно одетую женщину и идущую за нею в некотором отдалении служанку доктора Керлью.

— Думаю, большая ее часть была… достаточно хороша, — бормочет он. — Хоть я вполне обошелся бы без нападок на сэра Генри Томпсона.

— Верно, Генри, очень верно, — пыхтит миссис Фокс. — Томпсону хватает храбрости говорить о зле… (несколько слов утрачивается)… пора признаться себе… что само понятие погребения… принадлежит миру, малому в сравнении с тем… в какой обратился наш…

Она на миг останавливается, покачивается, опираясь на палку, поводит рукой в сторону кладбища.

— Скромный пригородный погост вроде этого не дает представления о том, что случится… когда население возрастет. Вы читали… превосходную книгу… «О том, какой ужас зреет под нашими ногами»?

Если Генри и отвечает на этот вопрос, Конфетка ответа не слышит.

— Прочитайте, Генри… обязательно прочитайте. Она откроет вам глаза. Более красноречивой… поддержки кремации не существует. Автор описывает… старые кладбища Лондона… до того, как их закрыли… гибельные пары… видимые невооруженным глазом…

Речь ее становится почти неразборчивой. Генри Рэкхэм все чаще тревожно оглядывается назад — не на Конфетку, а на служанку, явно желая, чтобы та нагнала их и переняла у него бразды правления.

— Бог сотворил нас… — хрипит миссис Фокс, — из пригоршни праха… и мне не понятны… люди, полагающие, что Он не способен… воскресить нас… из урн… с пеплом.

— Миссис Фокс, прошу вас, не говорите больше ни слова.

— И многое ли, хотела бы я знать… останется от нас… по мнению поборников погребения… после шести проведенных в земле месяцев?

По счастью, именно в этот миг служанка проскакивает мимо Конфетки и крепко ухватывает больную за руку.