Багровый лепесток и белый

— Как все прошло? — украдкой спросил он у Клары, наблюдая вместе с нею за покряхтывающими, согбенными носильщиками, которые выволакивали из отеля нелепые чемоданы Агнес.

— Я не жалуюсь, сэр, — ответила Клара, однако лицо у нее было при этом, как у человека, который простоял неделю у позорного столба, ежеминутно получая в лицо удары гнилыми помидорами.

По возвращении домой Агнес, не теряя зря времени, дала всем понять, что целительная магия побережья решительно никакого благоприятного воздействия на нее не оказала — во всяком случае, такого, на какое надеялся доктор Керлью. Едва прислуга успела распаковать фолкстонские сувениры, как у Агнес появилась новая причуда — дурацкий ритуал, уже обратившийся, увы, в неукоснительную привычку. Каждое утро, еще перед завтраком, она взбирается на подоконник своей спальни и пытается отправить заводную птицу в полет. То, что пощелкивающая машинка камнем падает на землю, что клюв у нее отломился, а левое крыло расщепилось, Агнес ничуть не обескураживает. И каждое утро, уже после завтрака, Стриг обнаруживает ее игрушку, по шею зарывшуюся в свежеперекопанную землю или завязшую в кустах, и приносит ее в дом, не произнося при этом ни слова. (И правильно делает, что не произносит! — во время Сезона, когда миссис Рэкхэм ободрала все розовые кусты, чтобы соорудить из лепестков «красный ковер» для гостей ее званого обеда, ничего хорошего из его протестов не вышло.)

— Бедная женщина, — сочувственно хмыкнув, говорит леди Бриджлоу. — Мне так жаль ее. Нам, обладателям непрестанного здоровья, следует благодарить Небеса за удачу. Во всяком случае, муж мой, когда был жив, неизменно настаивал, чтобы я приносила им благодарность за это.

Пока леди Бриджлоу произносит эти слова, глаза ее подергиваются поволокой, и она позволяет себе откинуть голову на салфетку, накинутую поверх спинки ее кресла, словно вглядываясь в явившийся ей призрак мужа.

— Ааах… бедный Альберт, — вздыхает она, не препятствуя Розе, которая помещает на ее тарелку ломтик имбирного пирога. — Как одиноко бывает мне иногда без него… особенно при мысли о том, что мне-то еще жить да жить…

А затем, в одно внезапное движение, она выпрямляется — ясные глаза, упрямый подбородок.

— И все же, мне не на что жаловаться, не правда ли? В конце концов, у меня есть сын, в котором продолжает жить Альберт. Они так поразительно схожи! Я иногда гадаю… если бы бедный Альберт был еще с нами… если бы завтра я родила ему второго сына, походил бы он на отца столь же изумительным образом? И знаете, подозреваю, что походил бы!.. Однако я что-то заболталась, простите меня. В оправдание свое могу сказать лишь одно: в будущем, когда у вас появится собственный сын, вы тоже станете ловить себя на поведении столь же глупом. — И она прихлопывает себя по коленям, как если бы те были задремавшими левретками, коих следует разбудить. — Что ж, пожалуй, я слишком долго отвлекала вас от дел. Приношу вам мои извинения.

— Нет-нет, — говорит Уильям, когда она встает, собираясь уйти. — Я был только рад увидеться с вами, только рад.

Он говорит это искренне — ему всегда приятно видеть ее в гостиной своего дома и всегда жаль провожать к выходу. Леди Бриджлоу нисколько не походит на прочих известных ему титулованных людей — при всех ее связях в высшем свете, в ней присутствует некое привлекательное лукавство, приметное, думает Уильям, даже в том, как она, спустившись по парадным ступеням его дома, ухитряется, прежде чем кучер успевает слезть с облучка, самостоятельно запрыгнуть в карету. Леди Бриджлоу еще раз машет Уильяму рукой, подбирает, усаживаясь, юбки и уезжает.

Самое приятное в ней, решает Уильям, глядя, как ее карета катит, удаляясь, по подъездной дорожке, — то, что она, ничуть не обинуясь, общается с ним — даже в присутствии людей ее высокого круга. Леди Бриджлоу никогда не ставит ему в вину того, что деликатно именует «предприимчивостью» — собственно, она нередко повторяет, что будущее принадлежит индустрии. Уильям желал бы лишь, чтобы она не проявляла такой заботы о его супруге, — и желание это лишь усилилось после того, как к немалой его досаде, душевная щедрость леди Бриджлоу никакого отклика в Агнес не встретила.

— Я готова подпустить ее к себе на расстояние, не большее того, на какое могу отбросить, — совсем недавно объявила Агнес при одном из все чаще случающихся у нее приступов вспыльчивости. (Сказано сильно, особенно если учесть, насколько слабы ее руки.) А то, что по прошествии приступа Агнес ни единого из сказанных ею слов припомнить не смогла, ни о чем решительно не говорит.

Впрочем, Агнес вскоре поправится, он в этом уверен — почти уверен. В конце концов, помимо ставшей уже привычной утренней нелепости с «деревянной птичкой», сегодня ничего плачевного не случилось, не так ли? А ведь время уже к полудню…