Багровый лепесток и белый

— Хотела бы я знать, что будет, — вслух размышляет Конфетка, погрузив руки по локоть в теплую желтоватую воду, — если мы положим эту простыню вместе с остальным грязным бельем?

Она вытаскивает отяжелевшую простыню из воды и принимается выкручивать ее, ожидая, что ответит Софи.

— Она слишком грязная, мисс, — отвечает ребенок, серьезно отнесясь к своей задаче: ознакомить новенькую с непреложными реальностями царства Рэкхэмов. — Дурной запах от меня разнесется по хорошим комнатам, пристанет к свежим постелям, везде.

— Это вам няня сказала?

Софи колеблется. Явно начался очередной допрос, так что надо быть настороже и давать правильные ответы.

— Нет, мисс. Это… общеизвестно.

Конфетка не развивает тему; она старается как можно тщательнее отжать простыню. Потом оставляет Софи расчесывать волосы, а сама выносит ком мокрого белья — как рекомендовала Беатриса Клив.

На лестничной площадке еще довольно темно, но холл внизу уже залит жидким светом молочного дня, пролившимся и на нижнюю часть лестницы, что позволяет Конфетке спускаться с большей уверенностью. Что подумал бы Уильям, если бы увидел, как она бежит по его дому с охапкой мокрого, смрадного белья в руках? Пустые догадки — ей никто не встретился на пути. Хотя она знает, что в подвале дома Рэкхэмов должна сейчас бурлить работа. Снизу не доносится ни звука, и Конфетка чувствует себя единственной живой душой в роскошных коридорах. Тишь такая, что Конфетка слышит ковер под ногами, едва уловимое движение туго сплетенных нитей, на которые она ступает.

В непонятной комнатке с медной трубой от стены к стене жарко, как в духовке, из которой полчаса назад вынули пирог. В углу, где несколько часов пролежали дневники Агнес, пока их не стащила Конфетка, с пола тщательно смыты все следы глины и грязной воды. Вопреки опасениям, на месте обнаружения дневников нет сурового объявления о том, что кража будет наказана немедленным увольнением.

Конфетка вешает простыню на медную трубу. Только сейчас она замечает, что тальк, набившийся в трещинки на ее ладонях, смешался с мыльной водой, и причудливые линии кожи образовали сетку кремового цвета. На простыню тоже налипли комочки и мазки этого надушенного ила, напоминающего густую мужскую сперму.

«Где ты, Уильям?» — думает она.

Утро прошло за Римской империей и диктантом — с двумя волшебными сказками на сладкое. Конфетка читает их из тощенькой книжки в матерчатом потрепанном переплете и с захватанными страницами. «С иллюстрациями и исправленной моралью», — гласит строка на титульной странице. Под нею сделана надпись от руки:

Дорогая Софи, мой добрый друг пожурил меня за то, что на прошлое Рождество я подарил тебе Библию, сказав, что тебе пока рано читать ее. Я надеюсь, что ты получишь почти такое же удовольствие от этой маленькой книжки. С нежными пожеланиями от твоего надоедливого дяди Генри.

— Вы помните дядю Генри? — спрашивает Конфетка мимоходом, в промежутке между экзотическим колдовством и сверхъестественным спасением.

— Его закопали в землю, — говорит Софи после нескольких минут раздумья, наморщив лоб.

Конфетка продолжает чтение. Волшебные сказки ей в новинку. Миссис Кастауэй не одобряла их, ибо они поддерживают веру в то, что все получается именно так, как должно, «а ты, дитя мое, очень скоро увидишь, что этого никогда не бывает». Миссис Кастауэй предпочитала воспитывать маленькую Конфетку на народных сказках (чем непристойнее, тем лучше), избранных историях из Ветхого завета (Конфетка и сейчас может перечислить все испытания Иова) и на рассказах из жизни: то есть на всем, где есть полный набор незаслуженных страданий и немотивированных поступков.

В полдень, когда Роза приносит ленч для Конфетки и Софи, она передает и предупреждение: миссис Рэкхэм внизу принимает гостей и хочет показать им — то есть, гостям — дом. Поэтому мистер Рэкхэм просит, чтобы миссис Рэкхэм никоим образом не беспокоили в это время. Никоим образом, вы понимаете.

— Если желаете, я могу подать еще галантину. И сию минуту принесу пирожное, — добавляет Роза, чтобы подсластить им горечь заточения.

Безмолвие нисходит на гувернантку и ученицу после ухода служанки. В соответствии с распорядком этого ноября утреннее солнце скрывается, в комнате темнеет, окна дребезжат под порывами ветра. Плеск дождя переходит в стук града.

Наконец Конфетка говорит:

— Эти гости могут только пожалеть, что не увидят вашу миленькую детскую — вернее, вашу классную комнату. У вас самая веселая комната в доме и очень интересные игрушки.

Снова тишина.

— Мама не видела меня с моего дня рождения, — говорит Софи, уставясь на фисташковое ядрышко на своей тарелке, и, гадая, может ли при этом странном новом пост-Беатрисином режиме остаться безнаказанным ее нежелание доесть кусочек галантина.

— А когда у вас был день рождения? — интересуется гувернантка.

— Я не знаю, мисс. Няня знает.

— Я узнаю у вашего отца.

Софи смотрит на Конфетку широко раскрытыми глазами. Ее поражает непринужденность и отношения близости, видимо, существующие у гувернантки с высокими и призрачными фигурами взрослого мира.