Багровый лепесток и белый

Конфетка моргает; слезы щекочут ей уши и смачивают волосы на висках. Она облизывает окровавленные губы, собираясь с духом, чтобы спросить о своей судьбе.

— Мисс Конфетт, прошу вас, простите меня. Я трусиха. Если бы я была смелой, я избавила бы вас от этой игры в кошки-мышки и прямо сказала бы вам, за кого вас принимаю. А если бы я оказалась неправа, вы решили бы, что я спятила — и на том все, конец.

Конфетка осторожно приподнимает голову, пока еще не отрывая от носа окровавленный платок.

— Итак… каков конец этого? И за кого вы меня принимаете?

Миссис Фокс отворачивается, глядя через парк на фигурку спящей Софи. У нее сильный подбородок и вполне привлекательный профиль, хотя Конфетка не может не отметить, что на завитке уха остался яркий мазок не смытой ушной серы.

— Я вас принимаю за молодую женщину, которая нашла свое призвание и намеревается хранить ему верность, какими бы средствами она ни зарабатывала себе на жизнь прежде. Именно такие надежды возлагает «Общество спасения» на девушек, которых пристраивает в хорошие дома, хотя многие из них, к сожалению, возвращаются на улицы. Вы ведь не вернетесь на улицы, мисс Конфетт?

— Скорее умру.

— Уверена, что этого не потребуется, — говорит миссис Фокс, которая неожиданно кажется страшно усталой. — Бог не до такой степени кровожаден.

— Ах, ваш платок! — восклицает Конфетка, вспомнив о кровавой тряпке, все еще зажатой в ее кулаке.

— У меня их целая коробка дома, — вздыхает миссис Фокс, поднимаясь на ноги.

— А все потому, что я не умерла от чахотки… До свидания, мисс Конфетт. Я не сомневаюсь, что мы еще увидимся.

Она уже сделала шаг в сторону.

— Я… Я надеюсь на это, — отвечает Конфетка, не зная, что еще сказать.

— Обязательно увидимся, — откликается миссис Фокс и машет рукой, куда более чопорно, чем в первый раз. — Мир тесен.

После ухода миссис Фокс Конфетка вытирает лицо, нащупывая подсохшую кровь на щеках, гyбax и подбородке. Пробует собрать влагу с травы, но выходит плохо — растаявший иней уже испарился под солнцем. Платок в крови напоминает Конфетке то, о чем она старалась не думать в эти последние недели: у нее уже давно нет менструаций.

Поднимается на ноги, чуть пошатываясь от неуверенности. «Она умерла, будь она проклята, умерла», — думает Конфетка.

Пытается представить себе мертвую миссис Кастауэй, но это невозможно. Ее мать всегда была похожа на труп, реанимированный и кричаще размалеванный для некоей непристойной и кощунственной цели. Как может смерть изменить ее? Конфетке удается лишь наклонить картинку набок, изменить позу миссис Кастауэй с вертикальной на горизонтальную. Ее красноватые глаза открыты, рука протянута за деньгами. «Пожалуйте, сэр», — говорит она, готовая ввести очередного джентльмена к девушке его мечты.

— Софи, — шепчет она, подойдя к фонтану, — Софи, проснитесь.

Девочка, которая лежит как тряпичная кукла, уткнувшись головой в плечо, вскакивает, изумленно водя глазами, — оттого, что так неожиданно заснула. Конфетка первой приносит извинения.

— Простите меня, Софи. Я заговорилась с этой леди…

Дело идет к полудню, прикидывает Конфетка, нужно поторапливаться домой, иначе Уильям рассердится на отсутствие своей секретарши, или любовницы, или няньки — того варианта комбинации из этих трех, который ему нужен сегодня.

— Скажите мне, моя маленькая, насколько вы продвинулись с королями Англии?

Софи открывает рот, чтобы ответить, но глаза ее расширяются.

— Вас кто-то ударил, мисс?

Руки Конфетки нервически взлетают к лицу.

— Н-нет, Софи, у меня кровь пошла носом, только и всего. Софи это известие приводит в волнение:

— Со мной тоже такое было, мисс! — ее тон подчеркивает, что происшествие было не из приятных.

— Правда? — Конфетка пытается вспомнить сквозь туман собственных переживаний, что именно имеет в виду ребенок. — Когда это было?

— Это было прежде, — подумав, отвечает Софи.

— Прежде чего?

Гувернантка помогает девочке подняться с земли и видит, что к тяжелому черному платью прилипли комочки земли, веточки и травинки.

— Прежде, чем папа купил вас для меня, мисс, — говорит она, и рука Конфетки, готовая отряхнуть одежду девочки, застывает в воздухе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Слишком много народу! Миллионы людей! И ни один не постоит спокойно. Господи, заставь их хоть на минуточку перестать толкаться и давиться; пускай замрут, чтобы она могла пройти!

Конфетка переминается в дверях аптеки Ламплафа на Риджент-стрит, напрасно ожидая, когда расступится людское море. Гул уличного движения, крики бродячих торговцев, гомон пешеходов, всхрапывание лошадей, лай собак: звуки, которые некогда были привычными, теперь уже не таковы. Несколько месяцев уединения сделали ее здесь чужой.