Багровый молот

— Вот как… Не скрою, Альфредо, ваша откровенность делает вам честь. Вы правильно поступили, сообщив мне об этом. Позвольте в таком случае вернуться к началу нашего разговора. Как я уже сказал, в вас есть что-то, что заставляет вас двигаться дальше. И я хочу понять, что именно. Месть? Желание хоть немного изменить наш грешный несправедливый мир? Или, быть может, обрести новое счастье, забыв о прежних утратах?

— Должно быть, все вместе, монсиньор, — после некоторого молчания ответил Альфред.

— В таком случае вы можете быть полезны мне. Ваше сердце еще не остыло.

— Зачем… Зачем вы говорите мне это, ваше высокопреосвященство?

На этот раз кардинал его не поправил.

— Я ожидал, что вопрос будет задан в начале беседы, — улыбнулся он. — Действительно: зачем мне, кардиналу римско-католической церкви, племяннику Его Святейшества, понадобилось разговаривать с вами? Не спорю, Альфредо: у вас острый ум, и ваши способности могут принести пользу Святому Престолу. Но в Риме вы — мелкая сошка, крохотный, незаметный камешек в стене огромного здания. Элемент, ценность которого невелика и который легко заменить. Знаете, египтяне изображали людей сообразно их статусу. Фараона они рисовали размером с гору; вельмож и жрецов — ростом пониже; чиновников — еще ниже, и так до последнего раба, который был ростом с финиковую косточку. Наивный, но вместе с тем довольно наглядный способ подчеркнуть разницу между людьми. Вам известно, что изображено в гербе моего рода?

— Каждый, кто живет в Риме, знает, — ответил Альфред. — Герб семьи Барберини — три золотые пчелы.

— Верно. Пчела — символ созидания, неутомимой и плодотворной деятельности. Мы, Барберини, сделаем то, чего не сумели сделать Борджиа, Пикколомини или делла Ровере[113]. Мы изменим Рим. Мы сделаем его сияющим, сильным, вызывающим зависть — таким, каким он был когда-то. Мы вернем церкви власть над умами людей. У нас достаточно воли, чтобы добиться желаемого. Однако одной воли мало. Замысел подобного рода требует большого числа исполнителей. Людей с определенными принципами. Не наемников, а паладинов, если вы понимаете суть такого сравнения. Во все времена великие преобразования совершались людьми, преданными идеалу. И вы, как мне кажется, один из таких людей.

— Какую работу вы намерены мне поручить, ваше высокопреосвященство?

— Время покажет, Альфредо. Время покажет.

— Что делать с письмами, которые я отправляю курфюрсту?

— Отправляйте как раньше. Но каждое письмо будете предварительно показывать мне.

Кардинал Франческо Барберини[114] подошел к сидящему Альфреду почти вплотную, посмотрел на него сверху вниз.

— И вот еще что, Альфредо, — мягко сказал он. — Никогда не забывайте того, что случилось в Бамберге. Не хочу говорить высокопарно, но… Память об этой великой несправедливости не даст вашей душе зачерстветь. Поверьте, это многое значит.

Альфред молчал. С ним что-то происходило. Кровь прилила к его лицу и тут же отхлынула. Перед глазами вдруг снова возник тот осенний вечер. Дорога, маленький домик смотрителя у каменного моста. Мертвое лицо Урсулы. Вымученная улыбка Ханса…

Голос дрогнул, но Альфред сумел совладать с собой.

— Я буду помнить, ваше высокопреосвященство, — твердо сказал он. — Помнить так, как будто это было вчера.