Багровый пик

Первая комната, в которую вошла Эдит, была заброшена и невероятно грязна. В углу, рядом с окном, стояли детская колыбель и шкафчик с детскими игрушками. Грифельная доска и школьная парта напомнили девушке о том времени, когда она учила первые буквы, сидя у ног своей матери, пока не подросла достаточно, чтобы пойти в школу. Стены и потолок были темно-коричневого цвета из-за бабочек, которые покрывали их почти полностью. Под мезонинным окном стояло старое инвалидное кресло. Когда Эдит отвернулась, пыль на кресле стала принимать какую-то форму, но как только девушка вновь посмотрела на нее, иллюзия исчезла.

Эдит услышала звук дрели и пошла на этот звук, оказавшись в темноватой, но очень приятной комнате, полной разного рода часов, механических игрушек и других интереснейших древностей. Перед ее взором предстали механические игрушки всех размеров и мастей – клоуны, француженка, играющая на клавикордах, джентльмен в парике с флейтой у рта, смешная маленькая уточка.

Здесь же, повернувшись к ней спиной, стоял Томас, старательный изобретатель, доводящий до ума модель своего горного комбайна, так как выпавший снег не позволял работать с полноразмерным механизмом. Значит, он еще не потерял надежду. На плечах у него было шерстяное одеяло – наконец-то она увидела, что ее английский супруг тоже иногда испытывает холод.

– Нравится, Эдит? – спросил он, не повернувшись.

– Изумительно, – ответила девушка, подняв брови. – Но как ты узнал, что я пришла?

Он повернулся к ней с победной улыбкой.

– Скрип половиц, изменение освещения. В этом Доме легко определить, что ты не один в помещении.

Она опять почувствовала искушение рассказать ему о том, что видела, но прикусила язык. Вместо этого она указала на целую выставку невероятных игрушек.

– Это ты сам все это сделал?

– В детстве я выреза́л игрушки для Люсиль, – кивнул он головой. – Всякие финтифлюшки, чтобы доставить ей удовольствие.

Какой он милый.

– И вы были здесь одни? – спросила Эдит. – Все время одни?

– Отец все время путешествовал. Семейные состояния не исчезают сами по себе, без помощи извне. Папе пришлось постараться.

Эдит позволила ему эту горечь, так как разделяла ее. Дом пришел в упадок очень быстро – книга, которую она нашла в Буффало с рисунками Аллердейл Холла, была не такой уж старой. За таким хозяйством, как это, надо следить постоянно – забудь об этом хоть на пару лет, и здание сразу же состарится, а уж через пару десятков лет и вовсе будет выглядеть как уничтоженная болезнью развалина. Аллердейл Холл действительно умирал, и теперь Эдит уже не была уверена, что ее состояния хватит на его восстановление.

Но, несмотря на все это, это была счастливая комната, и ее владелец был рад видеть, как она внимательно рассматривает все, что в ней находится. Томас возвышался над ней, пока она изучала кукольного джентльмена, с белым лицом и волосами, нарисованными черной краской, – у него был монокль, подчеркивающий левый глаз, и два золотых горшочка в руках.

– Это фокусник, – объявил Томас. – Для того чтобы увидеть, что он умеет делать, его механизм надо завести по часовой стрелке ровно на пятьдесят восемь оборотов. Тогда он начинает двигаться и совершенно очаровывает аудиторию.

Он нажал на рычажок, и кукла устроила целое шоу из того, как маленький золотой шарик исчезает из-под одного из горшочков. Как завороженная Эдит следила за тем, как шарик продвигается под горшочками, пока – оп-ля! – не появляется во рту у куклы, которая претворяется, что выплевывает его в один из горшочков. Конечно, там был второй шарик, но Эдит смеялась над этой ловкой имитацией престидижитации[28]. Томас улыбнулся и коснулся ее волос. На его лице вновь появилась уже знакомая ей печаль, а потом ее сменило выражение сильного желания здорового мужчины.

– Ты так непохожа… – пробормотал он, продолжая касаться ее. Внимательно изучая, как будто хотел запомнить навсегда.

– Непохожа на кого? – мягко спросила она.

– Ни на кого, наверное, – сморгнул он, выходя из своей задумчивости.

А потом… наконец… наконец-то он поцеловал ее с настоящей страстью. Он крепко прижался к ней и впился ей в рот, продолжая гладить ее щеки, лоб и шею.

Некоторые считают, что женщины не испытывают страсти, по крайней мере так, как ее испытывают мужчины. Но если желание Томаса сейчас было более сильным, чем ее собственное, то Эдит не могла понять, каким образом ему удавалось сдерживаться все это время. Потому что ее собственное желание было абсолютным и всепоглощающим.

От этого желания она едва могла дышать. Это было как боль, как неудовлетворенная жажда, и все это только росло, пока он старался держать ее на расстоянии. Эдит сама вырывалась из кокона невинности – готовая лететь в его объятья – и ждала, когда же он войдет в нее и они, наконец, станут единым целым. Чтобы забыть о смерти, трагедиях и потерях. Она его жена, и ее долг и привилегия изменять его своей любовью и верностью.

Он положил руки на ее груди, которые были приподняты костяшками корсета, и она, задохнувшись, выгнулась ему навстречу.

– Эдит, – попытался он. – Ты ведь все еще в трауре и….