Багровый прилив

Почтовая сеть, как и все институты Валендии, восстанавливалась после гражданской войны. Пока в провинциях шли бои между сторонниками и противниками короля, ни о каких почтовых дилижансах и думать не стоило. Но теперь, когда герцог Бардорба вложил в неё известную часть собственных сбережений, они возобновили движение. Говорили, что могущественный гранд таким образом заполучил все доходы, что можно было извлечь из почты в течение десяти лет, ведь не просто так он отдал на восстановление сети дилижансов и постоялых дворов королевской почты просто астрономическую сумму. Но как бы то ни было, герцогу за это были благодарны многие, потому что нормально действующая почтовая и курьерская сеть была важна не только государству. Возобновившийся обмен корреспонденцией внутри Валендии, а также отправка писем за границу и получение их оттуда благотворно сказались на торговле, и в целом подняли престиж королевства, упавший в годы смуты ниже некуда.

Именно в почтовом дилижансе путешествовали Эшли де Соуза вместе с усачом-солдатом, которого звали Хосе Рамон Пинто-Кастельянос, но длинному имени он предпочитал кличку Кабо.[8] Превратившееся в прозвище звание говорило о немалом уважении, которое питали к нему товарищи по оружию, далеко не каждого они признали бы старшим над собой, несмотря ни на какие звания. В полках, формируемые из уроженцев одной местности, нравы царили весьма патриархальные, что поддерживалось и поощрялось офицерами, потому что все считали, что так больше порядка. На самом деле Эшли знал, что картина далеко не столь проста и пасторальна, как предпочитали считать многие военные чины, однако порой закрывались глаза даже на самые вопиющие случаи, покуда те не становились некой системой. Вот тогда в полк отправлялись рыцари мира, или, хуже того, братья Святого креста, чтобы очистить его от скверны. И если рыцари мира в полном соответствии со своим названием действовали чисто и не оставляли после себя следов, то братья Святого креста, не зря прозванные Кровавыми клинками, уничтожали всех, кого считали причастными к тем или иным порочным событиям. Не раз и не два находящиеся на грани бунта полки сами успокаивались, стоило только зачинщикам узнать, что к ним отправляют братьев Святого креста. Правда, бывали и случаи, когда из-за таких вот визитов полки, наоборот, поднимали восстание — солдат и офицеров часто возмущали действия Кровавых клинков.

Эшли сам выбрал путешествие с этим удивительно памятливым человеком. Хосе Рамон был в некотором роде идеальным спутником для Эшли — почти не разговаривал, всё время в дороге дремал. Конечно же, рисколом видел, что расслабленность Кастельяноса фальшивая, тот всё время держал руки недалеко от оружия. Он чем-то напоминал Эшли кота — вроде и спит себе, но тем не менее всегда готов сорваться с места при первых признаках опасности. Эшли и сам был таким же, разве что фальшивую дремоту не разыгрывал, и если засыпал, то спал по-настоящему, хотя и вполглаза, как тот же кот.

Они стоили друг друга — молчаливые, мрачные, всегда готовые к драке. При всей внешней непохожести всякому, имеющему глаза, становилось понятно — эти двое одного поля ягоды. Остальные пассажиры дилижанса предпочитали сидеть от них подальше, как будто Эшли и Кастельянос были заразными больными. С ними никто не пытался заговорить, да и вообще в их присутствии умирали разговоры. Ни внутри дилижансов, где обычно пассажиры болтают друг с другом от скуки, ни на постоялых дворах. Стоило только этим двоим переступить порог, как разговоры становились тише, а после и вовсе прекращались до тех пор, пока Эшли и Кастельянос не покидали общую залу. Как только оба они выходили, в помещение словно заново вдыхали жизнь — голоса звучали громче, многие требовали ещё вина или пива, иные же принимались активнее лапать служанок. Людям как будто надо было снова почувствовать себя живыми.

Эшли отлично видел это и понимал. Он иногда задумывался, почему так происходит? Что за жуткая аура смерти окружает его? Когда это началось? Хотя на последний вопрос у него как раз был ответ, но о тех событиях он предпочитал не вспоминать. И всё же нет-нет, а они прорывались в тяжких снах, после которых поднимаешься на ноги ничуть не отдохнувшим.

Полёт стрелы, негромкий вскрик, кровь на платье, кровь на руках…

Эшли гнал эти воспоминания. Он хотел забыть об этом. А пуще того забыть о том, что было прежде этих событий, о мирной жизни до войны, о семье — да, в первую очередь о семье. О жене и сыне…

Когда эти воспоминания подступали, Эшли надолго задерживался в общей зале и молча пил, накачивался дешёвым вином. И как-то так получалось, что вместе с ним всегда пил и Кастельянос. Перепить бывшего солдата оказалось делом просто невыполнимым — всякий раз Эшли первым падал лицом на стол и весьма смутно помнил, как собутыльник несёт его наверх, причём без посторонней помощи. Просыпался Эшли всегда в постели, с дикой головной болью, однако воспоминания на какое-то время оставляли его.