Багровый снег

Когда поезд тронулся, Пётр Сергеевич почувствовал разом облегчение, грусть и болезненный укол совести. Он вспомнил о жене. Какая всё-таки необыкновенная женщина! Какая умница! Какое самообладание! А он даже ни разу не сказал ей, что любит её. Он даже не простился с ней. Хуже того в последнюю встречу накричал, обидел. Повёл себя, как последний неврастеник и подлец… А теперь как исправить? Нет, никогда нельзя расставаться в ссоре, уходить, не помирившись. Ведь никогда нельзя знать точно, суждено ли вернуться. А, значит, останется ссора, и ничем не загладить вины… Милая, дорогая, святая Лиза, почему всё сложилась именно так, а не иначе? Простишь ли ты? Да ведь ты уже простила, как прощала все бесконечные командировки, своё одиночество… Ты простила, но у совести прощения не будет, и грех перед тобой будет камнем лежать на ней. Лиза, родная, ты только оставайся такой же сильной, ты только выживи в это страшное время, и тогда твой раненый рыцарь однажды встанет перед тобой на колени и попросит простить за всё! Рыцарь… Хорош рыцарь, нечего сказать! Почему, почему всё так? А Павел?.. Ведь не законченный подлец и он! Ведь пришёл же предупредить, ведь даже после пришёл, подавив обиду… Значит, совесть есть ещё. Как же позволила ему эта совесть служить убийцам Родины? Как мог так затуманиться разум его? И его ли одного? Господи Боже, что же происходит с людьми? Всё смешалось, перепуталось, всё гибнет… И куда и зачем едет он, Тягаев, по подложным, Гребенниковым добытым, документам, в актёрском вагоне, в одном купе с этой волоокой красавицей? Ничего непонятно…

Красавица, между тем, разлила чай, достала из корзины печенье:

– Угощайтесь! – улыбнулась, сияя жемчужными ровными зубками.

– Благодарю вас.

– Мишенька всё рассказал мне. В нашей труппе вы можете себя чувствовать совершенно спокойно. У нас все люди хорошие и весёлые. Вот, только как бы нам вас рекомендовать? Может быть, певцом?

Это предложение развеселило Петра Сергеевича:

– Боюсь, что у меня нет ни голоса, ни слуха.

– Какая жалость. У вас такой приятный тембр. Тогда что же?.. – Евдокия Осиповна задумалась. – А стихи вы читать умеете? Можно выдать вас за мелодекламатора.

– Вот, стихи – умею, – чуть улыбнулся полковник. – И даже – довольно неплохо. Правда, уж не взыщите, Маяковских и прочих футуристов не признаю и не знаю.

– Я сама не люблю их! Я люблю стихи красивые, певучие! Прочтите что-нибудь, окажите мне любезность!

Тягаев ненадолго задумался, решая, чтобы прочесть этой в высшей степени милой, очаровательной женщине. Она смотрела ожидающе, и глаза её казались ещё больше, красивее. Пётр Сергеевич поймал себя на мысли, что невольно залюбовался ею, и само собой пришло на память стихотворение Теофиля Готье:

– Я вас люблю: моё признанье

Идёт к семнадцати годам!

Я – только сумрак, вы – сиянье,

Мне – только зимы, весны – вам.

Мои виски уже покрыли

Кладбища белые цветы,

И скоро целый ворох лилий

Сокроет все мои мечты.

Уже звезда моя прощальным

Вдали сияет мне лучом,

Уже на холме погребальном

Я вижу мой последний дом.

Но если бы вы подарили

Мне поцелуй один, как знать! –

Я мог бы и в глухой могиле

С покойным сердцем отдыхать.

Глава 8. Свои

23–30 марта 1918 года. Закубанье

Кладбищенская тишина царила в аулах. Громыхали рассерженно горные речушки, низкорослые деревья казались сухими и безжизненными. На всхолмиях стояли серые, крытые соломой бедные сакли, и минареты таких же бедных мечетей стремились к небу. Капитан Арсентьев толкнул хлипкую дверь одного из убогих жилищ, вошёл внутрь и остановился потрясённый. Груда человеческих внутренностей была разбросана по полу, а у печи лежало тело старика, по-видимому, хозяина дома. Ноги его обгорели, а горло прокололи штыком… Ростислав Андреевич быстро вышел вон. Пройдя несколько шагов, он наткнулся на перепуганную черкешенку. Увидев его, она хотела броситься бежать, но капитан успел схватить её за руку:

– Не бойся, я ничего тебе не сделаю! Скажи, что здесь произошло?

Девушка посмотрела на офицера чёрными, полными страха глазами, ответила дрожащим голосом на ломанном русском:

– Убили всех…

– Кто убил?

– Большевики… Всех, всех убили! – черкешенка заплакала, завывая. – Брата убили! Отца убили! Буржуи, сказали! Штыками кололи… А мы с сестрой в горы убежать успели… Мужчин почти всех убили…