Баязет

Для разбора бумаг, оставшихся после Пацевича, офицеры избрали по жребию двух человек — Ватнина и Клюгенау. Есаул с инженером с утра засели в комнате, никого к себе не пуская.

Нужное отбирали, а весь хлам тут же сжигался в разведенном камельке.

— Отчетность с лузутчиками совершенно отсутствует, — заметил придирчивый Клюгенау.

— Черт с ними, — сказал Ватнин. — Давай дальше…

В чемодане, заваленном грязным бельем и пустыми бутылками, откопали и зелененькую книжечку генерала Безака, ставшую уже легендарной. Пацевич не соврал: она действительно оказалась в переплете зеленого цвета, причем на титульном листе ее стояла даже дарственная надпись самого автора: «Г-ну Пацевичу в знак памяти о стерляди, съеденной 23 августа 1869 года на станции Бузулук в присутствии его высокопревосходительства сенатора К. И. Влахопулова. Признательный за угощение автор».

Ватнин взял книжицу:

— Читануть, что ли? Дюже покойник хвалил ее…

Клюгенау едва не вскрикнул: в руки ему попал приказ из Тифлиса о последующем производстве Исмаил-хана Нахичеванского из подполковников в полковники. Приказ был датирован давнишним числом, но уже после отстранения Хвощинского от должности командира гарнизона. И надо полагать, что Пацевич, достаточно убедившись в слабоумии хана, решил просто сунуть приказ «под сукно».

— Что делать? — растерялся барон.

Ватнин глазами показал на огонь, пылавший в камельке.

— Хорошо горит, — сказал Ватнин. — Будто в аду!

В руки попалась скромная папка с надписью: «Секретно».

— Постой, постой… Чей это может быть почерк?

— А что там? — спросил Ватнин равнодушно.

Клюгенау как-то сразу осунулся, и вдруг с его языка сорвалось такое ругательство, какое не услышишь и от пьяного казака:

— Это прапорщик Латышев… Жаль, что о покойниках не принято говорить дурно!

— Да что там? Растолкуй хоть…

Это было досье политической слежки за штабс-капитаном Некрасовым; в документах упоминался полковник Васильев-Бешенцев, начальник жандармского управления всего Кавказского округа.

Ватнин вспотел и даже испугался.

— Ты тише, тише, — сказал он. — Давай и это туды же, за полковником вслед… Дело-то тут, вишь ты, какое кляузное! А я ишо этого гаденыша припекал у себя, по головке гладил.

— Так нельзя, — ответил барон, закрывая папку. — Надо все это тишком передать Юрию Тимофеевичу, чтобы этот ВасильевБешенцев не явился в его жизни полной неожиданностью.

Когда стемнело, Ватнин навестил Некрасова.

— А я и не знал, — сказал сотник, — что о тебе начальство уже книги пишет… Эвон, почитай-кось!

Некрасов прочел несколько доносов, подшитых в досье, и особенно-то не огорчился.

— Свинство, конечно. Но я уже привык к тому, что в мой огород иногда заглядывают чужие рыла!

Ватнин от души посоветовал:

— Я, конечно, не знаю, как и что там у тебя. А только, Юрий Тимофеевич, брось ты все это… Власть, кака ни есть, она — власть, и перечить ей не моги: глотку перервут! Вот и с дочкой своей тоже я часто спорил…

Некрасов похлопал сотника по колену:

— Дорогой Назар Минаевич, спасибо. И за то, что выручили, и за… добрый совет от души. Но спорить со мной на эту тему не стоит.

Ватнин поразмыслил, чем он может помочь хорошему человеку.

Но вопрос был для него слишком сложен, и он решил, что тут не его ума дело.

— Ладно, Тимофеич, ты уж не серчай, что встреваю. Пойду-ка я лучше. Отдыхай с миром…

Он вышел во двор и круто повернул в сторону подземных галерей, привлеченный каким-то шумом. Егорыч, как выяснилось, ходил за водой, но воды не достал, а притащил в крепость пленного с кляпом во рту, одетого в турецкий мундир, с повязкой мусульманского полумесяца.

— Что за гусь? — подошел Ватнин.

— Да вот, — пояснил Егорыч, — духами пахнет, будто девка гулящая. А винишко-то во фляжке его — дурное, не приведи бог:

лошаку дай хлебнуть — так он самого губернатора залягает!

— Поставь его, — велел Ватнин и отвел руку назад.

Казак поставил пленного на ноги, и есаул, слабо разбираясь в символике крестов и полумесяцев, тут же треснул чужака по зубам.

Да так ловко получилось, что тот, залетев в угол, вдруг начал сладко зевать, словно вечер уже наступил, а постель давно разобрана.

— Ход ют здеся, — буркнул Ватнин, — всякие… Воздух портют!

Случайно подоспел Карабанов: посветил спичкой.

— Это красный крест турецкого султана. А сам он, скорее всего, просвещенный мореплаватель… Послушайте, сэр, — поручик растолкал пленного, — что привело вас сюда?

Представитель общества «Staffort-Hause» оглядел мрачные своды подземелья, по стенам которого бегали скользкие мокрицы, надолго остановился взглядом на лице Карабанова, худом и обросшем бородою.

— Вы ошиблись, — ответил он по-английски, — я всего лишь наблюдатель, присланный сюда одной из редакций лондонских газет… Помогите мне подняться!

Карабанов подал ему руку:

— Значит, вы англичанин?

— Нет, я француз.

Проверили по бумагам — житель Гамбурга.

— Ты не мути, — и Ватнин показал свой кулак.

Под этой угрозой пришлось раскаяться во лжи.

— Видите ли, я… испанец, — ответил вдруг немец по-русски, но с каким-то акцентом. — Родился в Кракове, долго жил в Выборге, после чего уехал воевать в Мексику.