Баязет

— П'остите за де'йзость, мадам. Но любопытно бы знать — далеко ли вы едете?

— Только до Тифлиса.

— О, как это п'ек'асно! Мы тоже де'ижим путь до Тифлиса.

Конечно, потом… потом и дальше. На ф'онт, на ф'онт! .. Не откажите в любезности соп'овождать вас че'ез го'ы. А то ведь, гово'ят, эти че'екесы… хуже па'ижских апашей!

— Не беспокойтесь, — отпугнула его спутница, — меня встречает отец. А с ним я не боюсь никаких чеченцев! ..

Владикавказ — городишко уютный, добротный, чистенький.

Сверкая на солнце белым камнем, лежит он в гуще садов, под шум Терека, мутно вспененного, подмывающего береговые осыпи.

Отсюда начинался древний путь через Дарьял, мимо гор, мимо сказочных легенд, где путнику не миновать страхов и риска…

Горы уже насели, надвинулись на путников, раскрыв перед ними грохочущие водою пасти ущелий. Зелень растений отступает, побежденная диким камнем, и только пыльные лопухи, брызгаясь белым соком, давятся под колесами.

— Вас не вст'етили? — Унгерн-Витгенштейн придержал своего жеребца на обочине, пропуская мимо себя бричку с дорожной попутчицей.

— Наверное, отец решил не выезжать за карантин.

И вот карантин: несколько солдат выбегают из сторожки; два осетина, в грязных хламидах черкесок, сидят в ныли возде дороги, мечтательно сузив глаза и покачиваясь. Здесь путники проходят последний осмотр, после чего Кавказ делается доступен для них, как извечная благодать всех воинов, купцов, поэтов и авантюристов.

Офицер читает подорожную:

— Ваши-вещи, мадам?

— Только баул.

— Что имеется из металлических вещей?

— Только серьги в ушах.

— Можете проезжать, мадам…

Назар Минаевич поджидал свою дочь за карантином, держа в поводу крупную толстоногую лошадь. Увидев дочь, Ватнин всхлипнул и, вытирая кулаком слезы, пошел ей навстречу.

— Папа! — дочь надолго прильнула к нему, тяжелая рука есаула нежно гладила ее белый, молочный затылок…

— Ну-ну, Лизавета, — сказал Ватнин, — будет тебе!

— Папа! Милый папочка…

Ватнин оторвал дочку от себя, часто зачмокал ее в заплаканное счастливое лицо — в глаза, в щеки, в лоб, в губы. Эта разряженная моюдая дама, целующаяся с бородатым мужиком в казачьем мундире, казалась со стороны забавной, — на карантине послышался смех блестящих «монтеров».

— Ну их! — сказал Ватнин стыдливо. — Поедем, Лизавета…

И они поехали, дружно беседуя. За Ермоловским камнем пошли навивать над ними, дырявые от динамитных забоев, многочисленные «Пронеси, господи», и за каждым таким страхом Ватнин, как истинный кавказец, находил среди камней вино и денежный ящик.

— Исполним завет, — говорил он. выпивая араки, дав дочери хлебнуть вина и бросая в никем не охраняемую кубышку монеты.

Ватнин рассказывал дочери о баязетском «сидении». Большие зеленые ящерицы перебегали дорогу. Проехали развалины замка царицы Тамары, но оба остались вполне равнодушны. Женщины из ближайших аулов с корзинами в руках собирали лошадиный помет для топлива. Столетние допотопные мельницы лопотали в камнях реки.

Вечером они приехали в селение Казбеги, но на постоялом дворе им отказали в ночлеге: ожидался приезд свитских офицеров, для них готовились даже особые «царские комнаты». Ватнины вышли на улицу. Издалека, откуда-то из низины ущелья, прозвучал удар колокола — JTO старик монах оповещал жителей, что он, несмотря на свои сто шестьдесят лет, сегодня тоже не умер.

Елизавета вдруг спросила отца:

— Папа, а что, штабс-капитан Некрасов незнаком тебе?

Есаул удивился:

— Вместях воевали…

— А не могла бы я повидаться с ним? Мне он нужен.

— Помалкивай, дочка: арестован он! Не след тебе о нем интерес иметь, коли его за политику взяли… А откель ты знаешь о нем?

«Некрасов Юрий сын Тимофеев, происхождения из духовных, тридцати двух лет от роду, греко-российского православного вероисповедания, у причастия святого был последний раз четыре года назад, под судом и уголовным следствием не состоял, недвижимого имения не имею, денежных капиталов тоже…»

Опросные пункты, присланные в тюрьму сегодня, надо было Некрасову заполнить к вечеру — всю эту внушительную пачку листов, на левой стороне которых поставлены вопросы вроде следующих: «Изложите в кратких, но резких чертах главные системы коммунистов и социалистов». Или же такой вопрос: «Почему человек должен, по вашим понятиям, стремиться составлять не отдельные общества, а одно целое, которое бы соединяло весь род человеческий?

Сделайте объяснение…»

Просвещать жандармов — работа невеселая, к тому же исписать целую стопку бумаги просто утомительно, и потому Некрасов даже обрадовался, когда лязгнули дверные закладки, и в камеру к нему вошел чистенький, бодрый и надушенный Карабанов.

— Не пугайтесь, — сказал Андрей, — я по дружбе, но никак не по службе.

— Спасибо, дружок, — ответил Некрасов, — но как вы сумели добиться свидания со мной?

Гут он заметил золотой аксельбант, тянущийся от плеча поручика. Конец шнура, пропущенный через петлицу мундира, был распушен кокетливым этишкетом.

— А-а-а, — догадался Юрий Тимофеевич, — теперь я, кажется, понял, почему вы стали всесильным. Что ж, поздравляю с успехом.

При наместнике?