Баязет

По всем расчетам турок, Баязет должен бы уже пасть и, открыв ворота, дать выход мусульманскому гневу. Фаик-паше не терпелось рвануться за Чингильский перевал, чтобы устремить конницу на север, вытоптав плодородные земли Армении и Грузии. Кази-Магома в нетерпении рассылал по Кавказу своих лазутчиков, и вот пришел радостный хабар: из Чечни и Дагестана русской армии был нанесен удар в спину. Начался кровавый мятеж внутри тех областей, где мюриды водили Кази-Магому бережно под руки. Поскорей бы влететь в тесные ущелья Чечни и поднять над скалами зеленое знамя пророка! Аманатами и веревками, проповедями и налогами опутать, связать по рукам и ногам, чтобы власть нового имама воссияла в венце могущества и славы.

А дело только за малым – за Баязетом…

– Что Баязет? – спрашивал каждое утро Кази-Магома.

– В безумии неверных, – отвечали ему.

– Я не вижу флагов. Одни палки торчат сегодня.

– О великий мудир! Сегодня день будет безветренным, и флаги неверных поникли на палках, словно лохмотья на голодных нищенках…

И тогда Фаик-паша велел снова закрыть для русских подступы к воде. Здесь он выиграл отчасти легкую победу над защитниками Баязета: многие из солдат настолько осмелели, что не брали с собой оружия, и турки в одну из ночей истребили много охотников. Меньше всего пострадали в этой бойне казаки – кинжалы и шашки всегда были при них, и это спасло их от избиения.

Еще их спасло и присутствие такого опытного начальника, как есаул Ватнин, который – для разминки, как он сказал, – тоже принимал участие в этой очередной экспедиции за водой. Выбрались они из крепости, проникли за реку на майдан, подзапаслись кое-чем из провизии. Особенно-то не церемонились казаки: замки сворачивали, двери выбивали – в потемках выискивали, что на зуб положить можно.

О том, насколько голодны были люди, можно судить по дошедшему до нас рассказу очевидца Зарецкого, служившего после «баязетского сидения» хорунжим Таманского полка.

«Едва мы вошли в саклю, – рассказывал он, – где три телушки стояло, как товарищ мой сразу кинулся к одной из них и хвать ее кинжалом по горлу! Животное еще и упасть не успело, а он уж язык у ней отрезал, тут же скоренько огонь развел на полу и, не дожарив мясо как следует, съел его…»

Ватнин вел людей, и длинный клинок обнаженной наготове шашки холодно поблескивал при луне.

– Кой тюфек! – гаркнул он в темноту, и чья-то гибкая фигура метнулась в сторону, крича:

– Кардаш, кардаш…

Ватнин, одним прыжком настигнув жертву, чуть было не срубил уже голову, когда заметил погоны. Солдат дрожал от страха: та-та-та, та-та-та – выбивал он зубами.

– Ты што же это мне по-турецки орешь?

– А вы, ваше благородье, чего по-турецки спрашиваете?

– Барабанишь-то лихо… зубы побереги!

Казаки далековато зашли от крепости, когда турки кинулись на группу солдат-водоносов. Ватнин не мог помочь им, и тут самим казакам пришлось скрыться в пустой громадной «буйволятне». То ли их заметили, то ли случайно, но вокруг сакли сразу скопилось много турок, одетых в форму, с ятаганами, примкнутыми к винтовкам.

– Некрасиво получилось, – сказал Ватнин, пальцем нащупывая головки патронов в барабане револьвера. – Кажись, четыре всего… Ну, ладно, не век же воевать! Хватит и четырех…

Он растворил дверь и вышел. В темноте было видно, как неподалеку от них, на громадном и плоском камне, сидело около полусотни редифов.

Ватнин тоже присел на камушек.

– Сотник, ошалел, што ли? – зашептали казаки. – Иди-ка сюда, в тенек…

– Мне отсюда видняется дале, – ответил Ватнин.

Турки встали. Сверкнули ятаганы. Ватнин тоже встал.

– Только дружно, братцы, – сказал он. – Без пороху. Чтобы одними шашками…

Кинулись разом сверху. Молча кинулись, без вскрика.

Голубыми молниями заполыхали во тьме клинки.

– И-и-и… и-и-и… – визжали правоверные.

Через минуту все было кончено. Ружья и табак стали наши. Одного убитого казака решили не бросать, а нести в крепость. Так и сделали. Много побитых охотников лежало на сыпучих шиферных откосах. Возле каждого мертвеца валялись его сапоги с вытекшей из них водою. Ватнин мимоходом, не останавливаясь, переворачивал водоносов – искал с признаками жизни. Двое из них были только ранены, их дотащили до крепости.

Штоквицу есаул сказал с неудовольствием:

– Негоже так-то – с голыми руками людей пущать. Совсем уж народ сдурел из-за воды этой… А вам бы и проследить надобно: как охотники обружены? Вот и канальство получилось: враз полвзвода турка расхряпал…

Штоквиц молчал, откинув голову назад, жидкие пряди волос падали на серый лоб. Слабо выхрипев стон, комендант распахнул мундир, стал раздергивать пряжку ремня.

– Что с вами? – спросил Ватнин.

– Я тоже был… там… у реки, – ответил Штоквиц.

– Ранило?

– Нет. Но я, кажется, не в меру выпил этой отравы…

Ватнин отвел коменданта в его камору, забросанную мусором и заросшую выше головы грязью, стянул с капитана сапоги, подвзбил тощую подушку.

– Водки бы, – сказал он.

Штоквиц расстегнул штаны, облегчая живот.