Баязет

– Некрасова, – ответил есаул, отворачиваясь, – под арест взяли. Штоквица как-то на вокзале встретил. Говорит, что посадят академика нашего…

Карабанов поплотнее прихлопнул дверь.

– Жаль! – сказал поручик, и ему действительно было сейчас очень и очень жаль этого умного, хорошего человека. – А только ведь, есаул… Ну чем я могу тут помочь?

– Да можешь ведь, – с мольбою посмотрел на него Ватнин.

– Чем?

– Про то не знаю. А можешь…

– Как?

– При особе ведь состоишь. Любой живчик с аксельбантами посильней генерала будет. Подумай…

Карабанов подлил сотнику вина:

– Я знаю… меня дважды предупреждали. Еще там… в Баязете. Сначала Штоквиц, потом этот прыщавый, Латышев… И не надо было ему соваться в политику! Как жили люди сто и двести лет назад, так и будут жить. Словами да пулями ни черта тут не исправишь. Народ – сволочь. Стоит ли он того, чтобы ради него жертвовать собою!..

– Бог с ним, с народом, – отозвался Ватнин печально. – Не моего ума дело о народе судить. А вот Юрий-то Тимофеич – человек правильный. Ему помочь надобно бы! А?..

Карабанов молчал.

– Не молчи, – попросил есаул.

– А что мне?

– С его высочеством поговори. Скажи: так и так, мол, я этого Некрасова как себя знаю… А?

– Сдурел ты, что ли? – сказал Карабанов, поднимаясь. – Не смей и думать, чтобы наместника тревожить… Ладно, – согласился он вдруг, устыдившись. – Так и быть, подумаю!

Ватнин встал, шумно вздыхая, как лошадь.

– Винишко у тебя хоша и пузырится здорово, а только не шибает меня. Пойду-ка я, Андрей Елисеич, не поминай меня лихом!

Они уже не целовались.

А на следующий день во дворце стало известно, что вчера в одном из армянских ресторанов какой-то казачий сотник, гигант ростом, в пьяной драке с местными интендантами перекалечил сразу двенадцать человек. Его замкнули в осаде дверей, но он проломил стенку ресторана и ушел, перебив на прощание посуды на триста шестнадцать рублей с копейками. В этом гулливеровском разгуле Карабанов разгадал силу Ватнина и правильно решил, что сотник набуянил от горя…

………………………………………………………………………………………

Перед ужином Карабанову принесли письмо. Очень краткое по содержанию:

Я остановилась в «Кавалерской» гостинице. Надеюсь, вы остались после всех подвигов прежним моим рыцарем. Если угодно, вы можете встретить меня в восемь часов вечера у Екатерининского источника.

Всегда ваша.

– Странные женщины! – сказал Карабанов. – Мне казалось, что уже все кончено… Однако она быстро оправилась от своих потрясений!..

Вечером Андрей накинул скромный мундир казачьего офицера, натянул чистые перчатки и на попутном дилижансе доехал до минеральных ванн. Боржоми, сильно запыленный и набитый понаехавшей публикой, утопал в музыке военных оркестров, в шарканье множества гуляющих ног и женском смехе. Из Воронцовского парка, раскинувшегося на горе, уже тянуло вечерней прохладой.

Карабанов решил ждать у входа в павильон, стены которого были исписаны заезжими лунатиками-поэтами. Многочисленные перлы поэзии, вдохновленные употреблением нарзанов, испещряли гранит царапинами строчек. «Люблю тебя, дитя природы, за поступь дерзкую твою и за целительные воды, которые с тобою пью!..»

– Господин, – сказал Карабанов одному из словоблудов, – а вам не стыдно пачкать стены?

Фигура престарелого чиновника медленно повернулась к Андрею, прижимая к груди букетик цветов. Губа чинодрала была сизой, плотоядно отвисшей.

Щелкнув вставной челюстью, бритый оскалился.

– Ах, какой прелестной я несу эти цветочки, – сказал он, слезливо мигнув. – Вы не знаете ли случайно рифму на слово «солнце»? Первая строчка у меня получилась так: «Приходи скорее, мое солнце…» Не знаете?

– Знаю, – ответил Карабанов. – Можете записать: «Приходи скорее, мое солнце, забирай скорей мои червонцы!..»

– Извините, – обиделась мумия, – но прелестная влюблена в меня бескорыстно…

Кто-то, неслышно подойдя сзади, закрыл Карабанову глаза мягкими ароматными ладонями. Тихий смех за спиной, дыхание женщины – всегда волнующее.

– Аглая! – сказал Карабанов, и ладони упали с его глаз.

Он повернулся. Его кузина, единственная из всей родни, которую он любил, стояла перед ним, такая чудесная, вся будто сотканная из легкого газа, с тихой улыбкой на крохотных губах.

– Боже мой! – растерялся Андрей, хватая ее руки и целуя их часто-часто. – Боже мой, как я рад, княжна… Милый вы мой, славный человек! Давно ли вы здесь? Как узнали про меня? Дорогая моя Долли!

Концом прогулочного зонтика она ударила его по плечу.

– Андре, – сказала она, сияя глазами, – я тоже рада вас видеть. Куда мы отправимся, чтобы поговорить?

– Можно в «Марсель», – предложил Карабанов, памятуя о том, что в армянском ресторане после вчерашнего побоища, наверное, подают на плохой посуде.

– Нет. Там много знакомой публики… Неужели нет места поуютнее?

– А если поехать на Шави-Цхали? Там совсем пустынно, но слишком просто. И сидеть надо на коврах, поджав ноги.

– Чудесно, Андре! Поехали…