Баязет

– Черт возьми! – растерялся он. – Может, скорее повернем?

Но Дениска уже кричал:

– Об бар? Воды нам, братцы… Об бар?

Казаки, не дожидаясь команды, спешились. В душной пыли вязли их радостные голоса.

– А ширин, об хейли хуб! – кланялся высокий старик в чалме.

– Сладкая вода, хорошая…

– Хуб, отец, хуб арбаб, – гоготали казаки и своими брезентовыми ведрами сразу вычерпали половину колодца.

Вода оживила людей. Карабанов напился, протянул ведро юнкеру:

– Пейте, голубчик…

Закрыв глаза от наслаждения, Евдокимов пил долго, губы его смеялись. Потом вытер мокрый подбородок, сказал:

– Ах, вот хорошо!..

Андрей посмотрел на юношу: он был красив, румян, в меру носат, в меру глазаст, лоб имел высокий, волосы вились мелкими кудрями.

– У вас, юнкер, наверное, была красивая мать? – неожиданно сорвалось с языка Карабанова.

– Почему – была, поручик? – засмеялся Евдокимов. – Она у меня красива и сейчас. Вот, посмотрите…

Юнкер достал бумажник, перевязанный шелковой тесьмой, вынул фотографии. С одной из них на Карабанова глянули умные выразительные глаза, и эти глаза, казалось, спросили: «Разве вы сомневались?..»

– Да, красива, – согласился Андрей и, подхватив ведро, снова жадно напился. – А это кто, юнкер? – Он не совсем вежливо ткнул пальцем в другую фотографию.

– Моя невеста.

– Из дворян?

– Нет, дочь священника. Сейчас она учится в Женевском университете. Когда вернется, мы поженимся. Так договорились…

Донесся глухой топот копыт, и, размахивая широкими рукавами, в конце деревни показался скачущий персидский сарбаз. Еще издали, заметив казаков, он вскинул короткое копье, закричал что-то – не то гневно, не то приветственно, – и Карабанов злобно выругался:

– Ну, юнкер, кажется, влипли! Теперь князю Горчакову хватит работы: ведь наши карты не будешь показывать дипломатам в Париже и Вене.

– Ваше благородие, – подоспел Дениска, – надо бы у персюков лепешек купить.

– Я тебе сейчас такую лепешку дам… Понимаешь ли ты, дурак, что мы наделали?

Дениска хлопал глазами – не понимал: овцу из баранты увести можно, а купить лепешку почему-то нельзя. Вот и разбери господ офицеров!

13

Сарбаз оказался вежлив.

Ласково, пошипев на казаков, которые стали щупать мостолыжки его коня, он прижал руки к сердцу и сладко улыбнулся. Потом сказал, что его шах – средоточие вселенной, убежище мира и мудрости – желал бы видеть гостей в своем доме, и отказ огорчит шаха, и вода покажется ему горькой, и звезды потухнут на небе…

– Надо ехать, – неуверенно посоветовал Евдокимов, – может, так будет лучше.

Карабанов вскинул свое мускулистое тело в седло, захватил между пальцев мокрые от пота поводья.

– Едем, – решился он. – Чтоб не показалась шаху вода горькой…

Летняя резиденция макинского шаха оказалась неподалеку; она раскинулась в бледно-голубой, как старинная выцветшая акварель, глубокой лощине, по дну которой с сердитым хрюканьем пробегала река. Андрей велел казакам дать отдых лошадям, никуда не разбредаться, и вскоре перед двумя офицерами распахнулись ворота цветущего сада.

– А вы сможете, господин поручик, вести разговор с шахом?

– Думаю, что с ревнивой женщиной разговаривать труднее, – вяло улыбнулся Андрей: он устал.

– Кстати. Вы, наверное, не знаете, что нельзя спрашивать о здоровье жен? На Востоке это считается почти оскорблением.

– А я не врач, юнкер, чтобы спрашивать о здоровье.

– И надо обязательно снять обувь. Идти в носках. Таков закон.

Карабанов даже присвистнул:

– Вот это хуже. Носков нет. А портянки… стыд и срам! Вонь…

– Как же нам быть? – спросил Евдокимов.

– А от так, – Карабанов стянул с себя сапоги и опустил ноги в ручей. – Пойдем босиком, – сказал он.

Где-то в глубине сада звенел колокольчик.

Тутовые деревья разрослись очень густо – Коран воспрещает правоверным подрезать молодые побеги.

На крыше дворца высились поворотные зевы будок, похожие на суфлерские, как в театре, и все они забирали ветер, посылая внутрь дворца спасительную прохладу…

Серхенг-полковник с лицом калмыка пришел за ними. Офицеры встали и, взяв сапоги в руки, босиком прошли во дворец. В преддверии диван-ханэ их встретили молодые красивые тюфенкчи – телохранители шаха, набранные из юношей знатных в Персии фамилий. В руках они держали боевые топорики-теберзины, кованные из темной бронзы. Здесь, на пороге аудиенц-зала, русские офицеры оставили оружие, обувь, нагайки, и – уже в сопровождении слуг-феррашей – тронулись внутрь дворца.

– Вы, юноша, больше молчите, – шепнул Карабанов юнкеру, – говорить буду я, и как-нибудь выкрутимся.

Макинский шах оказался благообразным старцем с длинной подкрашенной бородой темно-малинового цвета, опускавшейся до пояса. Молодые глаза его смотрели на вошедших офицеров умно и весело. Одет он был в синий шелковый халат, опушенный мехом; чалму его украшал крупный аграф из мелких дешевых рубинов, длинные ногти шаха были упрятаны в золотые наперстки.

– Селам алей-кум дуста азиз-эмэн, – почтительно ответил макинский шах на приветствие и, естественно, спросил о цели их пути: – Куджа шума мерэвид?