Баязет

Они сидели в шатре нежного зеленого шелка, пропускавшего дневной свет. Маленький толстяк Фаик-паша, с накрученной на голове пестрой чалмой, возлежал на груде ковров, обложенный множеством пуховых мутаки. На одной из мутаки была выстегана даже форма для щеки и носа Фаик-паши, чтобы он не трудился продавливать подушку лицом, – совершенная утонченность кейфа! Прислуживала же ему, поднося кальяны и сласти, красивая девочка-халдейка, одетая в платье мальчика, но с голым животом и с круглым щитом на спине.

– Сегодня я не буду ужинать в шатре, – сказал Фаик-паша, добавляя в шербет вина, воспрещенного Кораном: паша был пьяница и поэт; о своем пьянстве он даже написал такие стихи:

Я имею глаза, подобные рубинам,
Нос мой похож на драгоценный карбункул,
Щеки мои воспламенены дивным огнем,
Ах, какая легкая и красивая у меня походка,
Когда я вливаю в себя сладость винограда… 

– Я буду ужинать сегодня уже в Баязете, – закончил Фаик-паша, улыбаясь, и возвратил девочке пустую чашу.

– Завтра! – коротко ответил Кази-Магома, словно огрызнулся, и даже не повернул головы.

Сын имама сидел на земле, уткнув в колени черную бороду: красивые печальные глаза его, подернутые влагой, ярко светились лишь одним чувством – злостью и еще раз злостью.

– Нет, сегодня, почтенный Кази, – ответил Фаик-паша, любуясь издали угловатыми движениями слуги-девочки.

В шатер им кинули голову прапорщика Вадима Латышева; Кази-Магома поднял ее за волосы, пальцами раскрыл тяжело опущенные веки русского офицера, посмотрел в его светлые помутневшие глаза.

– Это все не то, – сказал он и отбросил голову в угол. – Мне нужна глупая башка наиба Пацевича! Спустите на гяуров еще четыре сотни моих редифов. И пусть они приготовят веревки: мы будем батовать их, как лошадей!

– Почтенный Кази, – ревниво заметил Фаик-паша, – я уже спустил с цепи восемь сотен моих сорвиголов.

– Но чапаул нужен и моим редифам! – гневно вздернулся, не вставая с земли, Кази-Магома. – Им тоже нужны белые рубахи для жен, казацкие седла и сапоги из русской кожи. Четыре сотни! Пусть поднимают бунчук! Я сам поведу их на гяуров! Побольше веревок!

Легкий и быстрый, как юноша, сын Шамиля вскочил с земли, схватил саблю и, прижав ко лбу руку, стремительно выбежал из шатра. Криками радости встретило его войско.

– Чапаул!.. Алла… Чапаул! – кричали вокруг, приветствуя молодого полководца, и ловко прыгали на лошадиные спины.

5

– Пить хочется, – сказал Пацевич и, отвинтив горлышко фляги, глотнул раз, глотнул два. Жаркий ветер донес до Евдокимова запах крепкого раки, но юнкер сделал вид, что не понял этой «жажды» полковника.

– Казаки спешились, – доложил он. – Вторая сотня уже в перестрелке!

– Вижу!..

Случилось то, что издалека предвидел Ватнин: казакам пришлось слезть с лошадей и драться в пешей цепи, наравне с солдатами. («Трудно объяснить, – замечает один исследователь, – к чему Пацевичем была взята пехота. Ведь благодаря этому обстоятельству наша кавалерия была употреблена в пешем строю».)

– Бей на выбор! Ближних бей! – кричал Карабанов, и тут же мимо него, проскочив между локтем и грудью, пролетела хвостатая пика.

Налетевший сбоку турок-«сувари» распластал голову ставропольца ятаганом – и захохотал, скаля зубы, довольный. Дениска выбил его из седла меткой пулей и, шаря по карманам за свежей обоймой, побежал дальше. А рядом с ним, крича и падая, спотыкаясь о мертвецов, штыками и выстрелами баязетцы старались задержать турецкие цепи…

– Лошадей береги… Чужих не выпускай! – орал вахмистр Трехжонный.

И все бегом, бегом.

А голова повернута назад, назад.

Били сбоку.

Припадали на колено.

Взмах.

С налету.

По-разному.

Только бы задержать…

Ох, как страшно свистят ятаганы, полосуя по живому кричащему мясу!

– Пики – в дело! – орал Карабанов. – Какого черта вы только палите?..

Турецкие всадники плясали неотступно от русской цепи. То один, то другой вырывался вперед, косо взмахивая саблей. Есть: еще один неверный шлепается в песок, окрашивая его неверной кровью…

Рядом страшно ругался Дениска:

– А, в суку их… Ни за грош пропаду… Не лезет…

Карабанов сгоряча схватил его винтовку. Приклад потный, скользкий. Клац-щелк затвором – выбил обойму. Ну, конечно, штабные умники: к «снайдерам» добавили патроны ружей «генри-мартини».

– Беги… зарубят! – крикнул поручик казаку. – Хватай у мертвых… Видать, мало еще бьют нас! Гробовщики у нас, а не генералы…

И опять – бегом, бегом…

Только изредка остановишься…

– Трах!.. Трах!.. – и беги дальше…

Под ногами то зыбучий песок, то глыбы камней, потом кустарник схватит за ноги и путает тебя, будто берет в свой плен.

– Не подпущай ближе! – истошно орал Трехжонный.

Со звоном вылетают пустые гильзы. Ломаются пики и трещат, как береза в жарком огне. А горькая пыль виснет, словно желчь. И кто-то упал на упавшего… И турки визжат…

– Трах!.. трах!..

Солнце, солнце, проклятое солнце: до чего же оно безжалостно в этот день!..

– Дай воды! Глотнуть только!