Баязет

А за стенами цитадели еще громыхала стрельба; распаренные от быстрого бега санитары таскали убитых и раненых. И, как бы дополняя эту картину, на каменных плитах дворов, ища спасительной тени в коридорах и подвалах, молча лежали и сидели покрытые потом, душевно потрясенные пережитым люди; им даже вода была не нужна сейчас – тень и покой, тишина и отдых.

Евдокимову сказали, что вода есть у артиллеристов на третьем дворе. Юнкер прошел к батареям, пороховым совком ему зачерпнули из бочки, дали напиться вволю.

– Вы уже знаете? – спросил он.

– Знаю, – хмуро отозвался Потресов.

– Как там Аглая Егоровна?

– Решили пока не говорить ей об этом.

– Ну и глупо решили: лучше бы сразу!..

– Может быть, – согласился юнкер и катнул ногой лежавший на земле тупорылый снаряд шрапнели.

– Черт знает что творится, – ругался майор Потресов, приказывая развернуть орудия в сторону Красных Гор. – Высота прицела семьсот! – крикнул он канонирам. – Нет, ставь на восемьсот сразу!..

Красные Горы, безжизненные скалы из рыжей обожженной глины, постепенно покрывались тучами турецкой конницы; было ясно, что обложение цитадели началось, и петля на шее Баязета стала медленно затягиваться…

– Отскочи! – крикнули фейерверкеры, и пушки, присев на барбетах задами, как испуганные бабы, отхаркнулись жаркой картечью.

– Одна… две… три, – считал Потресов секунды, а на четвертой рванули свежим облаком, словно в небе раскрыли зонтик, и шрапнель густо осыпала турецкую конницу.

– Заряжай… Прикрой… Отскочи!

Внизу же, у ворот крепости, где и без того было тесно, творилось что-то непонятное: Штоквиц, исполняя приказ Пацевича, пропускал в цитадель вернувшуюся с водопоя команду артиллерийских лошадей и загораживал дорогу милиции.

– Без лошадей – пущу, – кричал он, – бросайте лошадей… Батуйте их с казачьими!..

И, словно нарочно, будто издеваясь, у входа в Баязет завыли избиваемые палками ишаки маркитанта Ага-Мамукова, только сейчас привезшего гарнизону сухари и ячмень.

– Дениска, милый, – позвал Карабанов своего любимца, – сил, братец, нету… Видишь вон того толстоносого? – Поручик показал на маркитанта. – Поди и набей ему за меня морду. Смотри, как следует набей, Дениска!..

– За что, ваше благородие? – спросил казак.

– Скажи, что я велел. А за что – он сам, подлец, догадается!..

Трехжонный помог поручику подняться, отвел в казарму казачьей сотни.

– Андрей Лисеич, – посоветовал он душевно, – вам бы до лекаря надо. Сходили бы в госпиталь. Хоша кость и не задета, а все ж мясо-то живое…

– Нет, – резко возразил Карабанов, вспомнив Аглаю, – не пойду к ней… К черту все! Пусть заживает, как на паршивой собаке… Не пойду в госпиталь!..

Вахмистр стянул с офицера мундир, рванул на нем голубую рубаху. Плюнув для начала на рану поручика, он зубами выломал из патрона пулю, выбил на ладонь порох из гильзы.

– Зачем плюешь? – спросил Карабанов.

– Держись, благородие! – крикнул вахмистр. – Ох и заест сейчас…

Он круто посыпал рану порохом, и Карабанов скрежетнул зубами. Ловко бинтуя плечо, Трехжонный приговаривал:

– Потом бы маслица коровьего… Да хорошо бы не порохом, а солью. Это уж я пожалел вас, а казаки-то все больше солью!..

Вахмистр ушел, Карабанов ничком ткнулся в постель, стал сучить ногами, в гармошку сбивая войлочные подстилки. Ему было больно, но боль сердца была в нем сильнее, и страшная злоба на самого себя душила его в этот момент. Боль оттого, что виноват перед людьми, боль оттого, что в жизни все не так, как хочется, боль оттого, что Аглая сейчас уже, наверное, заломила руки, и, наконец, – просто боль…

Дверь, выбитая ударом ноги, распахнулась. Клюгенау сказал с придыханием:

– Я больше так не могу… Сейчас она спросила меня, где полковник. У меня смелости не хватило сказать ей правду…

– Ага! – злорадно засмеялся Карабанов. – Значит, не хватило, говорите?

– Слушайте, поручик, вы давно дружны с госпожой Хвощинской: это ваш долг – объявите ей о гибели мужа. Вы обязаны это сделать…

– Иди ты к черту, барон! – заорал Андрей и, вырвав револьвер, наставил на Клюгенау.

Прапорщик поправил очки и спокойно повернулся к дверям.

– Вы сошли с ума, – сказал он, – вам вредно воевать…

………………………………………………………………………………………

Пацевич за это время успел переменить мокрое от пота белье на сухое. Прислушиваясь к грохоту стрельбы, доносившейся через узкие окна с улицы, полковник наполнил свою флягу. Хвощинского уже не было – он снова становился хозяином Баязета, и надо было действовать. Штоквиц доложил, что все летит к чертям и пора уже прекращать бессмысленную бойню. «Лучше сидеть за стенами, – добавил капитан, – нежели ждать, пока тебя зарежут на дороге…»

– У меня разбились часы, – виновато признался Пацевич, – который сейчас час?

– Шестой.

– Хорошо. Я сейчас приду…

Описывая поведение полковника в этот тяжелый для гарнизона момент, один из очевидцев добавляет такую подробность: отдавая приказания, Пацевич… «поспешно прихлебывал чай». Но мы уже не верим этому, и не чай прихлебывал Адам Платонович, а водку!..