Байкал

Мокшен ещё раз с сомнением посмотрел на мою старушенцию и развернул коня, но всё же оглянулся ещё несколько раз. Я дождался, пока они скроются за деревьями, прежде чем сам повернул назад к моему дому. Живой там ещё заморыш? Мог и кончиться от изнеможения. Жаль будет, получится, зря я столько болтал с придирой Мокшеном.

Но нет, Смертью возле моего дома не пахнет, значит, живой зверёныш, обрадовался я. Удивительно, как сразу он мне к сердцу прикипел, во как спасать-то кого-то… Хотя… это от моего давнего одиночества должно быть. Но за столько сотен лет я никогда ещё не испытывал такого, моё одиночество вовсе не тяготило меня, я разбавлял его, когда хотел, наведываясь в города и сёла в самых разных обличьях, отводить людям глаза и показываться так, как мне было угодно, я научился так давно, что не помню, чтобы не умел этого. Но никто раньше и не прибегал ободранный в мой дом, самоуправно и нахально порушив моё уединение.

Когда я вошёл в сени, сразу увидел мальчишку в виде маленькой кучи на том же месте, где я приказал ему быть. Что он? Сознание потерял?

Я наклонился, нет, сопит спокойно, значит уснул. Хорошо, жаль было бы, если бы помер теперь. Я сгрёб его с пола и поднял на руки без труда, тельце у мальчонки под лохмотьями тонкое, лёгонькое, отнёс на лавку к тёплой печи и укрыл одеялом, умелицы на полуденном берегу шьют, лоскуты разноцветные собирают, внутрь овечьей шерсти набивают, у меня было несколько таких одеял, вещь незаменимая, особенно летом как сейчас, когда блохастыми шкурами укрываться не хочется.

Я даже погладил мальчишку по голове, поддавшись всё тому же тёплому чувству внутри меня, которое он необъяснимым образом вызвал во мне. Чёрные волосы спутанные, но… что это? Раны у него под неровно остриженными и пропитанными кровью волосами, били или сбривали что ли? Похоже, и то, и другое. И порезали… что же за изверги? Уж коли преступник, убейте, почто ж издеваться? Что такого мог натворить малец, чтобы разжечь эдакую злобу?

Сколько ему? Высоконький, но тощий, тоненький, что былинка в поле, лет четырнадцать, может пятнадцать, не больше, голосок ещё детский, девчоночий. Пускай спит, проснётся, поест, помоется, расскажет, что за история бросила его бежать по непролазной чаще, по камням, обдирая ноги в кровь, все ступени в крови перемазал, и пол в сенях. И чем это он вызвал такую ненависть в серьёзных и злых преследователях, что обрадовались его смерти. Может, отвара травяного ему дать, чтобы крепче спал? Ну… если проснётся, дам.

А сам я вернулся было к своему наблюдению, но время упущено, летняя ночь коротка, даже под осень, небо начало светлеть. Что остаётся? Только тоже спать лечь.

И я забрался на большущую печь, где можно было не то что спать четверым дюжим мужикам, но даже жить. Она топлена три дня назад, ещё тёплая, как кошкин бок. А вот и кошка моя, осторожно ступая мягкими лапками по мне, серой головкой потёрлась о моё лицо, потом о затылок и подлегла под бок, мурча. Ну вот и славно, будем спать.

Я проснулся, как всегда, как привык сразу после рассвета и не важно, сколько я спал, наверстать можно будет в другую ночь или ночи, сон вообще переоценивают, можно обходиться совсем небольшим временем и не отлёживать бока целые ночи изо дня в день. Другое дело – болезнь, тут уж не скупись, иногда сутки глубокого сна побеждают любую хворь.

Я слез с печки, подошёл к лавке, где спал вчерашний мой гость, проснувшись, я даже подумал, не приснилось ли мне вчерашнее странное происшествие. Но нет, здесь, спит, даже не шевелился с ночи, что ж, тем лучше, пусть выздоравливает.

Глава 3. Сила гнева

Когда я проснулась, вокруг было уже светло. И сон был не сон, а какое-то мутное забытье и теперь проступал окружающий мир, как на рассвете выступает из темноты… Куда это всё же принесло меня? Но не это стало первым, что вошло в мой пробудившийся ум: я почувствовала боль во всём теле, и особенно в голове, один глаз заплыл и не видел, но и второй глядел неясно, всё как-то будто сквозь воду, плечо отлежала к тому же, когда повернулась, в руке разбежались искры, заполняя её горячей волной, потом кипяток схлынул, остались только иголочки, да такие болючие, даже пальцы занемели, но и они растаяли тоже, моргая одним, почти слепым глазом, рассматривала всё, что окружало меня.

Большая, необычно высокая изба, и очень большая горница, широкие окна, те самые, в которые я вглядывалась… когда? Вчера ночью? Значит, не приснилось всё…

Нет-нет, не вспоминать то, что было до этого дома… я силой заставила себя не думать об этом. Встать, наверное, надо, а где же хозяин, то ли старик, то ли молодой. Лучше бы старик…

Я кое-как села, кряхтя от боли, стала оборачиваться по сторонам, куда тут по нужде ходят?..

И вот он, появился. Старик, как бы ни так… молодой, и ещё более красивый, чем при вчерашней темноте, неверном свете лампы, теперь будто сам свет излучает, лицо светлое, волос, глаза прозрачная чистая вода…