Байкальской тропой

Сдвинув на затылок шапку, Василий Тарасович стоял за кустарником впереди нас и, опустив голову, прислушивался к затухающему эху рожка. Федор с Владимиром стояли у самого края обрыва, привалившись спиной к стволам сосен. Я невольно вздрогнул, услышав над головой, пронзительное верещание кедровки. И вдруг увидел, как Василий Тарасович встрепенулся, отчаянно замахал руками и, прячась, прижался к стволу лиственницы. И в следующее мгновение совсем рядом послышался прерывистый, сиплый рев!

В полусотне метров от нас на заснеженном гребне, широко расставив ноги, стоял лось. Запрокинув на спину ветви могучих рогов, он ревел, поводя опавшими крутыми боками. И от дыхания в морозном воздухе над ним вскипали белесые клочья пара.

Это был Колченогий. Только на мгновение переводя дух, он беспрестанно ревел и, казалось, задыхался от нетерпения услышать ответный зов. Потом он резко опустил голову, затоптался на месте, обнюхивая под собой землю; фыркая и тычась горбоносой мордой по сторонам, он словно пытался угадать, где притаился невидимый противник. Шерсть на вздыбившемся горбу топорщилась, ноги тяжело переступали, взрывая землю. И вдруг из кустарника снова раздался пронзительный звук берестяного рожка. Он совсем не походил на лосиный, не походил на могучий, боевой рев Колченогого. С первым же звуком лось вскинулся и, опустив над землей рога, широким махом понесся прямо к обрыву, где затаились оба охотника.

Горбатое, громадное тело черной тенью пронеслось через кустарник и прыжком бросилось к низкорослым соснам, вцепившимся обнаженными корнями в край обрыва над клокочущей рекой. Я увидел, как резко вскинулся вверх белесый ствол карабина, — и грохнул выстрел! Словно от удара, Колченогий метнулся в сторону, вскинулся на дыбы и, подломившись, исчез за краем обрыва…

…Клочья пены захлестывали грузно распростершееся в расщелинах камней неподвижное тело. Вода меж камней вскипала розовой пеной и все больше окрашивалась в черноватый багрянец от крови, стекающей из изрубцованных широких ноздрей. Порой мне казалось, что тело еще вздымается в еле уловимом дыхании, но это всего лишь ветер шевелил бурую шерсть. Все еще не осознавая случившегося, мы стояли по колено в воде, не смея подойти ближе к вытянутой широколобой голове зверя. Недвижно, в упор, на нас смотрели подернутые белесой дымкой глаза мертвого лося. Колченогий был слеп.

Они устали ждать, когда старик, все еще бродивший по порогу, поднимется наверх. Им не хотелось быть рядом с ним. Потоптавшись, они поднялись от реки, пересекли поляну, и уже за деревьями их внезапно настиг его крик:

— Обождите! Обождите меня!

Без шапки, путаясь в полах распахнутого тулупа, он карабкался вверх по каменистым откосам берега. Оба остановились и, переглянувшись, нерешительно повернули навстречу.

— Обождите уходить, — хрипло дыша, выговорил Василий Тарасович и запнулся. Невидящим взглядом он смотрел в их напряженные лица, словно пытаясь припомнить, что хотел сказать. — В деревне… ничего об этом не сказывайте, — торопливо и с неожиданной мольбой вдруг заговорил он. — Не сказывайте… А если кто спросит…

Оба разом облегченно вздохнули, и Владимир, подавив усмешку, тронул старика за плечо.

— Не волнуйся, все понимаем. Ничего мы не видели и не знаем. Так что ли, Федор?

Тот с готовностью кивнул и раскрыл было рот, но Владимир опередил его.

— Времени у нас в обрез, возвращаться надо, а то помогли бы тебе с ним управиться. И… — Тут Владимир замялся, поглядывая на старика, но потом уже твердо сказал: — И брось ты расстраиваться из за этого. Никто в этом не виноват. Я ведь стрелял в воздух, чтобы спугнуть, а то он нас и смять мог, покидал бы в реку. Мы бы и костей своих потом не собрали. И вообще рано или поздно все равно с ним такое случилось бы… Верно ведь?

Но Василий Тарасович уже не слышал его. Сгорбившись и еле волоча ноги, он отошел и тяжело опустился на валун. Они молча переглянулись и, круто повернувшись, пошли по тропе в сторону кордона. Скоро затихли шаги и шорох кустарника.

Мы остались вдвоем на крутой гриве холма. Внизу провалом расстилалась Зеленая Долина. Недвижные сосны, ели и лиственницы стояли, укрывшись припорошенной хвоей. Едва затянувшись от берегов наледью, бежала река, почерневшая, словно съежившаяся от внезапного холода. В морозном воздухе ни птичьего вскрика, ни шороха ветерка по ветвям. Ни малейшего движения жизни в этой оглохшей, цепенеющей в безмолвии долине, словно в ней больше не было ни единой живой души.

И словно раны, мертво чернели на неприглядной осенней земле пробитые зверем тропы…

Пробужденная Белым лебедем