Вечером этого дня Золкин должен был заступать в наряд. Прекрасно понимая, что Пашка не упустит момента и, пользуясь отсутствием Золкина, обязательно приведет на ночь какую-нибудь даму, он решился на коварнейшую подлость, решив заминировать место утех — единственную кровать, на которой спали они по очереди. Второй при этом обычно ютился на стареньком диванчике рядом с печкой. Надо отдать должное и сказать, что Золкин — отнюдь не глуп. Поэтому он заминировал кровать весьма хитроумным способом. На нее можно было сесть и даже лечь одному человеку и не «подорваться». Даже два тела, находящиеся на кровати в покое, не съинициировали бы «подрыв». Лишь раскачав кровать до определенной амплитуды, ложе давило на шток, шток на Т-образную чеку, которая высвобождала ударник. Далее раздавался хлопок имитационного запала. Но этого Золкину показалось мало, и он, вынув из взрывпакета огнепроводный шнур, вставил в образовавшееся отверстие дульце запала. Внезапный подрыв взрывпакета в замкнутом помещении может напугать даже человека с весьма устойчивой психикой, даже такого как Пашка, не говоря уже о даме. А подрыв во время совокупления чреват весьма тяжелыми последствиями. Однако Золкин об этом абсолютно не задумывался.
Довольный своей шуткой, он прибыл в часть для заступления в наряд. По дороге завернул в бар «Феодосия», где «улучшился посредством принятия на грудь» ста пятидесяти граммов коньяка. Однако времена были совсем не дореволюционные, и запах сего благородного напитка, учуянный начальником штаба, не мог быть им воспринят благосклонно. В результате Золкина отстранили от заступления в наряд, а вместо него заступил случившийся рядом Пашка Ка-бачный. НШ, пообещав сурово наказать переводчика, ушел в штаб. А Золкин, которого это нимало не озаботило, отправился продолжить начатое, то есть сначала в бар, а потом и в ресторан «Одиссей». Ближе к закрытию он познакомился с какой-то дамой и, заболтав ее вконец за десять минут, уговорил провести с ним сказочную ночь. По дороге домой он продолжал очаровывать свою спутницу, рассказывая всевозможные небылицы, а также вышибая слезу историей о неверной супруге. Все шло по плану. Было это весной. Печку топить уже не было необходимости. Войдя во внутрь, влюбленные сплелись в объятиях. Слившись в долгом и страстном поцелуе, они повалились на кровать.
На пол полетели вперемежку женская и мужская одежда, за ними и более интимные детали туалета. Вскоре кровать мерно заскрипела. Золкин старался изо всех сил, но он был значительно легче Пашки, и поэтому ложе никак не доставало до штока, про установку которых пылкий любовник забыл.
Взрыв прогремел почти в момент кульминации совокупления. Золкин перепугался так, что слетел с кровати. Комната наполнилась пороховыми газами. Мгновенно протрезвевший Золкин даже не сразу понял, что случилось, а когда, наконец, до него дошло, что он стал жертвой собственного розыгрыша, то дико захохотал. Пришедшая в себя дама, ошалело моргая глазами и полагая, что ее «любимый» тронулся рассудком, все же спросила: «Олежек, что это было?». Сквозь смех он попытался объяснить, что это он сам установил мину-сюрприз. Зачем он это сделал Золкин рассказать не успел, поскольку получил от подруги мощную оплеуху. После этого дама быстро собралась и, уходя, сказала, что такого извращенца она еще в жизни не встречала.
Золкин продолжал биться в безудержном хохоте.
Трудно представить себе более безалаберного человека в отношении военной формы одежды, чем Золкин Олег Геннадиевич. То, что любой офицер впитал в себя с курсантским киселем, а именно, уважение к военной форме, в Золкине не было ни на йоту. Я уже упоминал о том, что обычно Золкин ходил в брюках «навыпуск», рубашке и кителе. В холодное время он таскал Пашкин «афганский» бушлат со множеством карманов. Шинель свою он где-то потерял. Как он уворачивался от сурового коменданта гарнизона, структура которого находилась в ста метрах от нашего КПП, ума не приложу. Но сколь веревочке не виться…