Байки старого шамана

Я его след чуток потерял, когда его отовсюду погнали — и из наших наркоматов, и с поста министерства культуры. Был он тогда поднадзорный и пораженный в правах, работал сперва тапером в кинотеатре, а потом в школе сторожем. Затем уже ему разрешили быть в школе учителем, преподавать литературу и русский язык, а еще географию. Затем стал он школьным директором, а когда наступила война, пошел добровольцем на фронт. Офицером, конечно, раз он уже был офицером у белофиннов. Только из-за этого же его в войска не пустили, и он наших курсантов учил артиллеристской премудрости — где по идее расположены батареи противника, чтобы вести контр-батарейную борьбу. Ну, учил он их, учил, пришли как-то к нему на урок проверяющие, тоже послушали и удивились, ибо в обычном курсе про все эти хитрости не было. Сват и сказал им, что как правильно он не знает, а знает лишь, как его учили в учебке во Франции, когда он был в Иностранном корпусе прапорщиком, а потом еще были курсы по переподготовке, когда он стал артиллеристским капитаном у фиников. Собственно, ничего особенного — просто он помнил, как французы и финики, а верней их немецкие учителя, учили его обустраивать позицию. Стало быть, он всего лишь искал на карте позицию, сходную с той, которая понравилась бы французам иль финикам, и предлагал курсантам по ней чуток пострелять. Для очистки совести. Тогда-то ему и сказали, что ученики его на фронте прославились, ибо вели контрбатарейную борьбу с фашистами лучше обычного, и поэтому командование решило, что забирает его в артиллеристскую фронтовую разведку. Раз ученики хороши, то чего уж их учителю в тылу пропадать?

А когда привезли его на фронт, то он опять стал «социально чуждым» и для всех поднадзорным, или, как тогда говорили, «груз сто». «Груз двести» — был мертвый, «груз триста» — раненый, а вот он был «номер сто», то есть «пассажир» хоть и наш, а по «накладной» — хуже убитого. Редко кому на фронте такая литера выпала, и хуже нее не придумать. Так что и сват мой тоже провел всю войну — хоть и вроде рядом с войной, а войны сам ни разу не видел. Даже личного оружия ему там не выдали. Очень он переживал после этого, так что когда услыхал, что на войне я тоже ни дня не был, то очень обрадовался, мол, нашел родную душу. Ибо нехорошо монголу в дни войны да ни дня не воевать, да ни разу не выстрелить.

Только не знал он, что мне по чину положено все знать про подобное. Так что порадовались мы с ним, что оба не воевали, а потом, как в те дни было положено, стали наградами хвастаться. Сперва он все стеснялся, а потом все же выложил свой иконостас: полный кавалер Отечественной, другие ордена да медали. Выложил и молчит. Я тогда пихнул его в бок и говорю: «Да ладно тебе, бывших у вас не бывает, другие показывай». Он даже порозовел от смущения. Показал он мне медали диковинные, я такие никогда и не видел: сват мой после того, как отличился во фронтовой артиллеристской разведке, получил назначение по старой памяти в финскую армию. Мы когда Финляндию из войны в 1944 году выбили, ее войска под нашим началом воевали с фашистами, и любой офицер со свободным владением финским стал тогда на вес золота. Воевал сват за финнов, как и в гражданскую, тоже успешно, вот за это его и наградили наградами финскими. Так что реально не воевал он на линии фронта лишь за наших, а вот за финнов у него опять иначе вышло. Видать — Судьба, благоволило ему Вечное Небо не под нашими звездами, а под финским крестом. Бывает.

Так что подивились мы на его неведомые награды, а потом сват меня спрашивает, а ты что? Теперь свои награды показывай. Я и показал ему мои китайские звезды. Видно, так уж Судьба моя была у Вечного Неба прописана, что на войне мне лишь в Азии побывать немного пришлось. Правда, если у свата были погоны финские серо-голубые с синим кантом и тремя как будто цветочками, по-фински — у меня соответственно — китайские коммунистического образца, они были тогда похожи на наши, и звезда была лишь одна, «как у майора». Ну, и награды тоже, как наши ордена, так и ордена от китайцев. А в остальном, так мне повоевать на войне не пришлось. Уже после войны мне сказали, что в моем личном деле, оказывается, было прописано, что с детства я свободно говорю по-немецки, и имя у меня Роман, как у барона Унгерна, и семьи наши были в родстве с немецкой аристократией, и то, что в нашей родне всегда были сильны прогерманские настроения. Вот и закрыли нам со сватом дорогу на войну с немцами. Такая подробность потом уже открылась. Так что нарочно нас с ним, оказывается, не пускали на фронт — такие дела.