Баймер

– Заходил, – повторил он вслух, – но тебя черти унесли… Приходил сказать, что участвовать в дурацкой игре не буду… Роланд… Гм, слово «черти» поставил зря. Могут быть проблемы с религиозными конфессиями. Они все не любят упоминать черта, как и, скажем, шестьсот шестьдесят шесть или всякие там… Да и вообще как-то суховато получилось. Могут подумать, что я – профессионал, который от и до – поэт, а в остальное время – просто человек. Нет, дорогие потомки, поэт – это не профессия, это – состояние души. Я вам это докажу…

Торопясь, как бы Горецкий не вернулся раньше его и не обнаружил эту записку, он почти бегом ринулся к его дому, снова нарушил правила дорожного перехода – поэты не могут жить по правилам! – взлетел на десятый этаж и с облегчением увидел записку на прежнем месте.

Убрал ее, порвал на мелкие клочья и спрятал в карман, чтобы не обнаружили даже фрагментов, а дома спустит в унитаз, а на чистом листке написал красиво и ровно: «Дорогой Марк Сидорович! Занятый высоким искусством, я нередко испытываю острую нужду в финансах. Но я никогда не позволю себе пасть настолько низко, чтобы принять участие в делах, которые принесут мне миллионы, если это не связано непосредственно с моими стихами, в которых живет моя душа, бьется мое сердце в унисон с сердцем Мироздания, из которого я и черпаю свое вдохновение, из которого ко мне и нисходят божественные эманации и вибрации! Да пребудет с тобой счастье, мой старший друг, но я пойду трудной дорогой вечности, на которой меня ждут, надеюсь, шипы и розы Великого Космоса, чьей душой я являюсь!.. Почему вынужден отказаться от участия в столь прибыльном деле, какие бы трудности я сейчас ни испытывал. Твой Роланд!»

Уже засунув записку под полоску кожи, он снова выхватил ее и добавил после имени еще и фамилию, а то кто знает, с каким Роландом могут спутать будущие структуральные лингвисты, ведь в его честь восторженные поклонницы будут называть своих детей…

Довольный, он уже спокойнее шел по улице, дорогу пересек строго по «зебре», хоть машин не видать на этой дороге вовсе, но ведь потеря гения невосполнима, человечество обеднеет, если он вдруг в благородной рассеянности поэта попадет под колеса какому-то идиоту.

Записку повертел перед мысленным взором, прочел внимательно, остался доволен. Этот приземленный Горецкий скривится, ведь не дурак же, поймет его полное духовное превосходство и свое падение!

Он не сразу ощутил, что смутное беспокойство, что зародилось в душе, как раз связано с этой запиской. Она хороша, действительно хороша! Маленький шедевр эпистолярного искусства. Лингвисты и филологи будущих веков будут млеть от наслаждения, как сейчас млеют, находя какую-нибудь записку Пушкина. Даже больше, ибо Пушкин не знал, что его записки будут собирать, писал кое-как, а вот он уже готов к своему великому будущему, потому его записки – шедевры, в самом деле…

Обратно он несся так, что взмок, рубашка на спине прилипла. Едва дождался, когда загорится зеленый огонек, перебежал по «зебре», подъезд, лифт, как медленно ползет, наконец-то десятый этаж…

Выметнулся, задев раздвигающиеся створки, сердце радостно екнуло. Записка на месте! Дрожащими от счастья пальцами выхватил ее, бережно сложил обратно в блокнот. Этот грубый Горецкий, скорее всего, не поймет сверхценности этого послания, прочтет и выбросит, тем самым оно будет потеряно для будущих благодарных поколений.

– Лучше я ему завтра позвоню, – прошептал он уже в лифте. – Эх, жаль, что разговоры по телефону нигде не фиксируются и не записываются…

Дверь открылась, но он остановился, осененный странной мыслью. Почему не записываются? Говорят, есть службы, что за особо влиятельными людьми записывают каждое слово. Даже установили микротелекамеры и постоянно снимают их с разных углов. А поэт – самый влиятельный человек на свете! Поэт двигает массами. Пушкина знают все, а вот царей, которые правили в эпоху Пушкина страной, знают единицы. Так что за ним, Роландом Никанорским, наверняка записывают каждое слово и каждый жест.

Возможно, даже прислали на машине времени из будущего операторов, что фиксируют каждый его жест с восьми позиций?

Выпрямившись, он вышел из лифта и пошел неспешно и рассеянно, вдыхая чистый-грязный воздух большого города, поднимая глаза к звездному небу, а лицо стараясь держать красиво одухотворенным.

ГЛАВА 8

Она шла по обочине шоссе, а когда машина начала ее догонять, я ощутил, что Вероника уже знает, чувствует, что я ее подстерегаю.

Я открыл дверцу, Вероника села, я тут же прибавил газу. Не знаю почему, но я побаивался даже скосить глаза в ее сторону.

– Андрий, – проговорила она, глаза ее смотрели строго перед собой, – ты сам понимаешь, что мы с тобой поступили очень нехорошо.

– Давай попробуем еще разок, – предложил я. – Вдруг да получится лучше?