Байсаурская бестия

Хромой стерпел унижение. Но его стая распалялась не вымещенной обидой. Рваная Ноздря, мимоходом потоптанный чужаками и всклоченный, отшвырнул подвернувшегося второгодка и даже не упал на брюхо, приблизившись к вожаку. Власть Хромого пошатнулась. Но он вынес и это, всего лишь куснув за загривок Ушлую, нагло подталкивающую его лбом в зад и, как ни в чем не бывало, повел стаю дальше.

Возле вытаявшей осыпи волки расселись полукругом — посередине вожак. Ушлая быстро пришла в себя, будто забыла об асинцах: кокетливо отскакивала в сторону, вынюхивала засохшие травинки и цветочки, выдутые из снега ветром. У Рваной Ноздри обида клокотала в горле. Он уставился на соперника, и Рыжий не отвел спокойных глаз.

Полукруг подравнялся и затих, чувствуя начало поединка.

Рваная Ноздря сунул Ушлой в пах покалеченный нос, шумно втянул воздух и с мутными одурманенными глазами вышел на круг. Рыжий молча показал ему клыки. Не унижаясь перед вожаком и стаей, оглянулся на Ушлую и, пружинисто ступая, вышел вперед.

Стая не терпит инакомыслия, особой окраски, особых повадок: все инородное порождает в ней глухую злобу, если, конечно, носитель этого не вожак. В вожаке, до поры, все вызывает поклонение. Но право быть вожаком надо добыть и каждый день отстаивать. Рыжий не боролся за первенство и не унижался, раздражая всех необычным поведением, необычно ярким окрасом шерсти.

Рваная Ноздря рыл снег когтями, тявкал и хрипел, распаляя себя. С каждым мигом он все отчетливей ощущал расположение стаи и прилив сил. Рыжий же с недоумением почувствовал враждебную пустоту за спиной. Недоумение мелькнуло в его светло-карих глазах. Рваная Ноздря уловил этот миг слабости и яростно бросился в бой.

Сколько себя помнили соперники, они были равны по силам, не признавая власти одного над другим. Но на этот раз Рыжий с трудом отбил атаку. В его рыке зазвучала чуть приметная нотка отчаяния, этого хватило, чтобы вся стая бросилась на одного…

Времена были голодные. Невеста с окровавленной мордой жадно рвала и глотала плоть с ляжек бывшего женишка. Сеголеток умудрился пробраться к телу и выполз из свалки, волоча по снегу парящие кишки.

Тело Рыжего с закушенным языком мотало теплой головой, до которой еще не дошла очередь на свадебном пиру…

— Прикольное дельце, — пробормотал Алик, склонившись над зализанным алым пятном. Осторожно переступил через следы и снова наклонился. — Хромой холостякует. Я уж думал, что это не бес, а бестия — волчица. Неужели вожак такой старый, что даже Ушлая не хочет прибрать его к рукам? Так не бывает. Может, все еще вдовеет? Бывает, кобели, подолгу остаются одинокими. Волчицы — никогда!

Логически все сходилось к тому, что Хромой Бес овдовел и печалился по утерянной подруге. И все же… Даже для Алика было много непонятного в байсаурском вожаке. Для меня, едва научившегося отличать следы трехлапого от других следов стаи, он и вовсе был загадкой.

Утро было солнечным и морозным. Пока я разжигал печь в зимовье, Алик ушел за водой к проруби и вернулся не скоро. В ведре позвякивали ледышки, редкую курчавую бородку приятеля и стрелки усов обметал иней.

— Хромой в нашу падь марала загнал, — сказал весело, сбивая снег с резиновых сапог. — Возле полыньи перешли речку два раза — видать, по кругу гоняют. Хочешь посмотреть?

Я не стал завтракать. Оделся потеплей, натянул маскхалат, повесил на шею бинокль, сунул за пазуху остывшую лепешку с салом. Предстояло подняться на северный склон хребта, тот самый, на котором когда-то по ошибке искал логово. Снег в лесу был глубок. Над ним, зализанные ветрами сугробы схватились настом, который с хрустом ломался под ногами. Если волкам удастся загнать в такой снег добычу — она достанется им без особого труда. Но маралы ушли на южные малоснежные склоны.

Я спрятался под деревом, выбрав место для обзора, вытащил сверток и стал жевать лепешку с салом. Движения на склоне не было. Я приложил к глазам бинокль — след погони просматривался отчетливо.

Ждать пришлось недолго: едва я проглотил завтрак — марал выскочил на поляну. Похоже, он был ранен: его движения были то судорожно резки, то вялы, язык вываливался изо рта, даже в бинокль было видно, как ходили ходуном бока.

Марал шарахался от кустов и одиноких деревьев. Из-под корней одного из них выскочили два волка. Но он, высоко вскинув ветвистые, чудом не сброшенные еще рога, ушел вправо и вверх. В несколько прыжков рогач оставил волков далеко позади себя. А те упрямыми, серыми, стелющимися по склону лентами, мчались по следу.

Вскоре на поляну выскочил Хромой с двумя сеголетками. Его-то я узнал. Он лег под другое дерево и занял боевой номер. Я мог разглядеть в двадцати пятикратный бинокль даже морду. Волк был измотан. Язык висел, голова лежала на лапах.

Сеголетки побежали следом за двумя волками. Вскоре на поляну выскочили три второгодка. Хромой поднялся и заковылял вверх по распадку, уступая боевой пост молодежи. А может быть, волк решил перекрыть один из вероятных путей марала.