Бахчанов

— Завидую кровельщикам, — признавался он. — Уж кто-кто, а они дышат вволю…

Вскоре Алеше представился случай подняться на крышу, — там знакомый печник проверял исправность дымовых труб.

Алеша с любопытством трогал стоячие фальцы, новые желоба, заглядывал в слуховые окна. А взобравшись на дымовую трубу, с восхищением сказал:

— Красота! Дома словно пни. А лошади — ну ровно жуки!

И то ли от избытка удовольствия, то ли из безотчетного мальчишеского ухарства он попытался на руках пройтись по гребню новой гулкой крыши. Печнику это ненужное удальство не понравилось:

— Эй, акробат! Сейчас же слазь! Невелика слава брякнуться на мостовую.

Пристыженный Алеша присел к трубе, но не уходил. Ему очень хотелось встретиться с кровельщиками, да так и не встретился: безработные кровельщики разбрелись кто куда…

Поздней осенью он, продрогнув от сырости, бегал по улицам с пачкой газет под мышкой, выкрикивая до хрипоты новости дня. При тусклом сиянии газовых фонарей мокрые тротуары блестели, как черная замасленная вода каналов. Мелькали серые силуэты прохожих, и допоздна не смолкал грохот конок.

Особенно тяжело приходилось в зимнюю вьюжную пору: огни проспекта сливались в одно светящееся облако, а колючий снег слепил глаза, и в двух шагах с трудом можно было различить дорогу.

Но еще тяжелее, когда и в самую лучшую погоду ничего нельзя было заработать.

К весне болезнь свалила Алешу. В бреду, горячке пролежал он в казенной больнице две недели. Самыми радостными днями выздоровления были для него дни прихода отца. Он заглядывал в больницу прямо с работы.

Необычным казался отец в белом, не по росту коротком халате. В эти минуты для Алеши ничто не было так дорого и желанно, как черты родного лица и огрубевшая бт труда рука отца, которую мальчик с радостью прижимал к своей впалой щеке.

Домой Алеша вернулся тень тенью. Пока он набирался сил, Степан Бахчанов таскал в порту с утра до ночи тяжелые ящики, бочки, мешки. Таскал, задыхаясь, иногда падая от удушья. Надо же было как-то существовать. Раз вечером его привели под руки.

— На свалку несите, — хрипел Степан, — кому я такой нужен…

Силы окончательно изменили ему. Он слег.

Алеша снова пошел искать работу. Ему удалось найти место мальчика на складе аптечной фирмы.

Почти два года он проработал там, получая крохотное жалованье. За это время он вырос, окреп. Щеки его покрылись первым золотистым пушком, а вся ладно собранная фигура налилась молодой силой. Заметно постаревший Степан Бахчанов радовался за сына — свою последнюю надежду.

В день, когда парню исполнилось шестнадцать лет, отец явился домой подвыпивший. Он шумел, кому-то грозил, а сыну сказал:

— Будь я молод, бунтовал бы. Иначе измочалят. Человеческое отымут. Так-то, дорогой мой именинничек…

Но поутру молчал и, кажется, уже не помнил своих вчерашних слов. Только, обуваясь, как бы невзначай заметил:

— Чего тебе, сынуха, быть на побегушках? Подавайся-ка, на завод, ремесло добывать. Там, может, толк настоящий выйдет…

* * *

После долгого ожидания к воротам вышел, дымя сигарой, краснощекий, мастер-иностранец. Сердце у Алеши учащенно забилось. Мастер растопырил пять пальцев, и сразу человек двадцать с остервенением бросились к нему, толкая и оттесняя друг друга.

Паренек, стиснув зубы, энергично заработал локтями. Кто-то ткнул кулаком ему в шею, треух полетел под ноги, но Алеша уже подскочил к мастеру. Тому понравилась такая напористость. Потрогав его широкие костистые плечи, он благосклонно буркнул:

— Карош, пьятый!

В этот миг к мастеру метнулся человек в тулупе и в военных сапогах.

— Ребята! Переодетый городовой! — послышался насмешливый возглас в толпе. Не обращая на это внимания, человек в тулупе шепнул что-то мастеру и махнул рукой. По этому знаку из толпы выбрался долговязый парень и подобострастно сдернул перед мастером фуражку. Мастер молча кивнул ему и направился к проходной. За ним двинулись пятеро отобранных на работу, в том числе и долговязый.

«Нет, шалишь: я пятый, а ты шестой», — подумал Алеша, опережая его. Но долговязый оттолкнул юношу назад и крикнул:

— Ваше благородие! Вы не велели, а энтот нахал прет.

— Ведь вы меня приняли, господин мастер? — спросил Алеша, едва шевеля языком, пересохшим от волнения.

— Пошель вон, — спокойно бросил мастер, вынув изо рта сигару.

— Гад ползучий! Подлиза полицейская! — закричали из толпы вслед мастеру.

Алеша стоял в нерешительности. Что делать? Куда идти?

Кто-то предложил направиться на ниточную мануфактуру. Есть-де надежда поступить там в кислотный цех.

Тесной гурьбой пошли вдоль слякотного тракта, мимо вонючих сточных канав. Не успели дойти до Обводного, как встретили несколько возбужденных селедочниц с корзинами за плечами. Они шумно тараторили, уверяя прохожих, что за лаврой, у моста, стоит конная полиция и никого не пропускает в город:

— Говорят, санитарный кордон. От холеры. Вот ироды!

— Эхе-хе, — сказал с горестной усмешкой шедший рядом с Алешей инвалид. К обрубку его ноги была пристегнута деревяшка. — Так-то всегда. Где тонко, там и рвется…

Компания стала редеть. Инвалид тронул Алешу за рукав: