Бахир Сурайя (СИ)

О том, что господин и повелитель у нас, кажется, общий, я предпочла умолчать. У рабыни не может быть своих рабов, а деньги, на которые я выкупила Бахита, и вовсе принадлежали тайфе. Но не станет же он рисковать потенциальными союзниками только ради того, чтобы наказать меня за своеволие?

Нет, для этого Рашед слишком расчетлив.

— Камаль уже рассказал моей госпоже одну историю, не так ли? — хмуро уточнил Бахит, не поднимая головы.

— Он сказал, что ты принадлежал его матери, — аккуратно сформулировала я.

А невольник впервые рискнул прямо взглянуть на меня.

— Я принадлежал его матери, — мрачно подтвердил он, — но не как раб. Я был младшим, четвертым, мужем царицы Мансуры. Я сбежал, когда Камаль убил ее третьего мужа.

Ар-раджимов принц Камаль ехал далеко впереди, в самом начале каравана.

Но он обернулся, будто и в самом деле мог что-то слышать.

Глава 7.1. Буря

Столетних трудов все не хватает, испорченных за одно утро — с избытком.

арабская пословица

— У него глаза на затылке, да? — уныло уточнила я, пока купцы провожали Камаля встревоженными взглядами: он круто развернул верблюда и направился прямо к нам.

— Скорее уши на его песьем хвосте, — угрюмо буркнул Бахит и ссутулился, всем своим видом демонстрируя усталую покорность.

Тот факт, что Камаль оказался сыном царицы, очень многое объяснял. Царица Свободного племени на деле не имела никакой власти и ничем не управляла — титул получала женщина с сильнейшим магическим даром, и ей дозволялось выбрать себе сразу четырех мужей: арсанийцы искренне верили, что женское чутье помогает определить мужчин, дети от которых будут ещё более щедро одаренными, чем оба родителя, вместе взятые. Всем прочим приходилось как-то обходиться одним мужем и надеяться, что чутье не подвело.

В случае с Камалем оно явно сработало на все сто, и что там по этому поводу думали изнеженные городские жители, его волновало мало.

— Ты не говорил, что родился принцем, — укоризненно брякнула я прежде, чем Камаль успел открыть рот.

И только потом сообразила, что уж кого-кого, а принца-то оставили бы в племени и берегли как зеницу ока, уповая на то, что его дети будут ещё сильнее. При желании Камаль мог бы претендовать на настоящую власть над Свободными — и вряд ли действующий старейшина смог бы что-то противопоставить.

— Язык длинен у того, чьи доводы коротки, — мрачно буркнул Камаль.

Бахит насупился, не поднимая головы.

— То есть про третьего мужа… — начала было я, но на этот раз они с поразительным единодушием ответили хором, не сговариваясь и не дав мне закончить:

— Это правда.

Я подавилась следующим вопросом, а Камаль начал разворачивать верблюда, явно посчитав разговор законченным, но Бахит вдруг рявкнул:

— Он убил мужа своей матери и освежевал его, как зверя!

Камаль замер. Его верблюд, впрочем, драматическим моментом не проникся и продолжил неспешно двигаться в последнем указанном направлении — по диагонали от каравана. Это и заставило меня сбросить оцепенение и перестать пялиться на свои вьюки, хоть в одном из них по-прежнему и лежала противоестественно огромная шкура пустынного фенека, бережно обернутая в ткань.

Я прикусила губу. Расспрашивать об оборотне было нельзя. Камаль мог показаться простым и недалёким, но ему всё-таки хватило ума вычислить перевертыша среди мужей его матери. И решимости, чтобы прикончить зверя, несмотря ни на очевидные последствия, ни на семейные привязанности.

Кажется, Камаля в племени действительно побаивались. Только вот не из-за его силы и умений.

И мне следовало бы брать пример с мудрых арсанийцев, а не будить его охотничьи инстинкты чрезмерным интересом к теме оборотней — если я вообще рассчитывала когда-нибудь вернуться к одному из них.

— Хочешь оспорить мое право, раб? — моментально ощетинился Камаль, по счастью, слишком взвинченный, чтобы обратить внимание еще и на меня. — А осознаешь ли ты, что отныне за твои слова отвечает хозяйка? Или ты так осмелел именно поэтому?

Бахит тоже набычился: кажется, признать, что он слабее Камаля, ему было проще, чем сдержаться при упоминании того, что он прячется за женской спиной — хочет того или нет.

Я запрокинула голову и обреченно зажмурилась. Все усиливающийся ветер нес из сердца пустыни нестерпимый жар, навязчиво щекочущий кожу. Подхваченные потоком песчинки ввинчивались в ноздри, несмотря на платок, пробуривались под одежду, и спасения от них не было.

Как и от мужиков, которым всегда, при любых обстоятельствах, было позарез необходимо чем-нибудь да помериться, а померившись — доказать, что у кого-то ещё меньше. А в итоге, как обычно, доставалось женщинам.

И от национальности это, похоже, не зависело ничуть.

— Молчи, — устало велела я.

Бахит надулся, но склонил голову. Идея подставить меня ему, очевидно, не нравилась: одно дело — быть убитым мечом в кровавом запале бунта или пожранным песчаной бурей, и совсем другое — плестись с содранной кнутом кожей по солнцепеку, пока пустыня не прикончит недобитка из милосердия.