Бактерия Тима Маркина

Как-то вечером, когда Тим тихо, как мышь, сидел в своей лаборатории, а я плакал на кухне, чистя луковицу для винегрета – витамины, как известно, необходимы при усиленной работе, – к нам в ограду вошел мальчуган.

Я протер глаза и увидел в его руках корзину, накрытую платком.

«Может, ягоды?» – обрадовался я и, бросив свирепую луковицу в кастрюлю, выскочил на крыльцо.

– Что у тебя?

– Лягушки, – ответил мальчуган.

Я не сразу понял. Мальчуган приподнял платок. На дне корзины сидели с десяток разноцветных желтых и коричневых лягушек. Они все, как по команде, уставились на меня.

– Слушай, парень, – сказал я. – У нас нет ни ужей, ни уток. Мы лягушек не едим. Тащи их обратно в болото.

Мне дядя заказал, – заявил охотник за лягушками. – Я и принес.

– Какой дядя?

Вероятно, Тим услыхал разговор и открыл окошко своей бактериологической кельи.

– Это я просил, – сказал он хмуро. – Ну-ка, покажи! – Он заглянул в корзинку и буркнул мне: – Отдай ему рублевку.

– Зачем тебе лягушки?

Тим молча захлопнул окно. Я расплатился с мальчуганом и вернулся на кухню, к луковице, жалея, что в корзине оказались не ягоды.

Ягодки были еще впереди…

Прошло около недели. Я уже закончил свою работу и с отличным настроением переписывал ее начисто. Из своей лаборатории вышел Маркин. В руках он нес суповую тарелку.

В тарелке сидела лягушка.

С видом Мефистофеля, собирающегося сотворить чудо, он поставил мокрую тарелку прямо на листки моей работы.

Я посмотрел на лягушку.

Это была обыкновенная зеленая лягушка, очевидно, из числа тех, которые принес паренек.

– Ну? – спросил я.

– Смотри внимательно.

– А что будет?

– Сейчас увидишь.

Лягушка вдруг беспокойно задвигалась, задергала головой, издавая какие-то сипящие звуки, потом закрыла глаза и протерла их лапой.

– Понял?

– Ничего не понял.

Тим Маркин посмотрел на меня с сожалением, как на безнадежного идиота.

– Дерево ты, – заявил он. – Не видишь – лягушка кашляет.

– Кашляет?

– Да, кашляет. Ты, может, скажешь, что лягушки не могут кашлять?

Я не знал, что ответить, да и кому бы пришло в голову задумываться над таким дурацким вопросом. Кашляющую лягушку, вероятно, можно было увидеть только в мультипликационном фильме для детей.

Лягушка опять открыла пасть и опять затряслась.

– Чего же она кашляет?

– У нее коклюш.

Я посмотрел на Маркина. Нет, он не шутил.

– Какой коклюш?

– Ты не знаешь, что такое коклюш?

Я знал инфекционную болезнь, которой болеют преимущественно дети. Она вызывается палочкообразным микробом – бактерией пертуссис. Но эта бактерия размножается только при температуре человеческого тела, в других условиях она быстро погибает. А лягушка, как известно…

– Известно, – перебил меня Маркин, – лягушка – холоднокровная амфибия. Мне удалось приучить бактерию к низкой температуре. Погляди – это единственная в мире лягушка, которая болеет коклюшем. Ты думаешь, это произошло случайно? Да я могу заразить всех лягушек коклюшем.

– Зачем?.. Для чего лягушкам коклюш?

– Бамбук! – провозгласил Тим и для иллюстрации постукал пальцем по столу. – Это же эксперимент. Уникальный в науке опыт – культивирована бактерия лягушинного коклюша. Ты смотри на нее внимательно – прелесть!

Лягушка опять задергалась и засипела. Я вынул платок.

– Знаешь, убери-ка ты свою уникальную амфибию. Мы здесь обедаем, а ты ставишь всякую пакость.

– Пакость. И это говорит медик. Мне жаль тебя, посредственность.

Тим унес свою лягушку.

Инкубационный период у коклюша от трех дней до недели. Я раскашлялся уже на следующий день и вообще почувствовал себя неважно. Тим осмотрел меня с любопытством, велел плюнуть в чашку Петри с питательной средой и унес чашку в лабораторию на анализ. Ночью уснуть я не мог, кашель раздирал мои легкие на мелкие кусочки. Только лошадиной дозой кодеина удалось снизить болезненность приступов. Утром Тим Маркин показал мне стеклышко, которое только что вытащил из-под микроскопа.

– У тебя коклюш, – радостно заявил он.

– Не глупи. Я болел коклюшем в детстве. У меня иммунитет.

– Нет у тебя иммунитета. Палочка, культивируясь, приобрела новые свойства. У тебя лягушиный коклюш.

– Чему ты радуешься, идиот!

Я здорово рассвирепел и хотел высказать Тиму свое мнение о нем и о его бактерии, но так раскашлялся, что чуть не лопнул от натуги.

Пришлось идти в детскую поликлинику. Там работала Натка Лукьянова с нашего курса – она специализировалась по детским болезням. Про лягушку я ей не стал рассказывать, и Натка вначале было посмеялась над моим диагнозом. Но тут меня скрутил очередной приступ, я без сил завалился на кушетку у нее в кабинете, и она поняла, что дело нешуточное.

Окаянный лягушиный коклюш здорово отличался от обычного, интоксикация была такая сильная, что я начинал бредить. Удивленная Натка пригласила профессора. Тот тоже не много чего понял – палочка под микроскопом выглядела обыкновенно, а про лягушку я по-прежнему ничего не говорил.

Меня положили в отдельную палату.

Я продолжал кашлять. Настроение у меня было неважное. Примерно через неделю ко мне вошел Тим Маркин.

Вид у него был сочувствующий, но я на него смотреть не мог.