Бактриана

Я только что начал расстегивать пряжки своих походных ботинок, когда в комнату вошла женщина среднего роста, в белой тунике, подпоясанной белым шелковым шнуром. У нее было бледно-матовое лицо, гораздо светлее тех, которые я видел до сих пор; пробор, разделявший гладко причесанные волосы, горящие черные глаза и правильный овал лица. Туника нисколько не скрывала ее упругого и стройного тела.

Я был так удивлен ее появлением, что замер, держа в обеих руках по длинному шнурку от ботинка. Она смотрела на меня и я на нее. Молчание становилось глупым. Я не знал не только, что сказать, но и на каком языке говорить.

Наконец, она заговорила на чистейшем санскрите, но с странными вводными частями — он, ос — и с переходом звуков рс и тт в рр и сс. Это было явное вмешательство аттического диалекта с его округленностью и законченностью форм и гибкостью синтаксических соединений. Это были осколки языка, на котором писали Ксенофонт, Платон, Демосфен, Софокл и Аристофан[53] и который сделался при дворе Александра Македонского разговорным языком.

— Мое имя Дизана, а моя обязанность — вас развлекать и ухаживать за гостем.

«И, по-видимому, следить за мной», — подумал я.

— Хорошо. Приходи завтра, я хочу с тобой поговорить.

Она помедлила немного, потом улыбнулась я вышла.

Я разделся, влез в ванну и заметил, что вода в ней втекала и вытекала беспрерывно, в то же время держалась на одном уровне. Вода меня разморила, я почувствовал, как меня охватывает сон и, добравшись до своего довольно твердого ложа, сразу заснул.

Я начал просыпаться от странного ощущения. Неясное сознание чьего-то пристального взгляда и каких-то прикосновений заставило меня открыть глаза.

Я увидел перед собой очень близко наклонившееся лицо Дизаны. Она смотрела на меня прямо в упор своими большими черными глазами, держа мою голову в своих ладонях. Ее дыхание меня обжигало. Я испытывал одновременно желание крикнуть на нее, рассердиться и не отпускать, сжать в объятиях. Действительно, от этой женщины исходила могучая сила женского тела, аромат молодости и обаяние необычайной красоты.

Осторожность пересилила желание.

Я привстал. Она отодвинулась медленно на край постели.

— Зачем ты это делаешь? Кто тебе позволил сюда войти?

— Ведь ты же сам мне сказал, чтобы я пришла завтра. Сейчас уже день.

А потом она замялась:

— Я должна тебе понравиться, иначе зачем я буду нужна?

Я начал ее расспрашивать, и то, что она рассказала, было очень интересно.

Она была рабыня из племени Вай. Оказывается, все рабы делились на три категории: первая категория была просто рабочей силой. Во второй категории были так называемые рабы удовольствий — сюда относились женщины очень красивые и обученные музыке и танцам. И, наконец, к третьей, высшей категории, принадлежали выдающиеся люди, захваченные во время войны: крупные военачальники, главы целых племен, техники-строители.

Только первые две категории продавались и покупались. Рабы третьей категории находились в распоряжении государства и ничем не отличались в смысле прав и своего внешнего вида от остальных жителей.

Дом, в котором я жил, принадлежал государству, но обычно был пуст. Только накануне моего приезда были присланы сюда дворцовый чиновник, несколько слуг и Дизана.

Обычно она среди нескольких сот других женщин состояла в гареме «Тринадцатого». О Тринадцатом Дизана говорила со страхом. Он один управлял всем государством, двенадцать остальных старшин были подчинены целиком ему. В его лице совмещалась и исполнительная и законодательная власть. Но, очевидно, и сам Тринадцатый подчинялся какому-то высшему лицу. Что это за лицо — нельзя было понять. Каждый раз, когда о нем заходил разговор, Дизана начинала бледнеть и просила меня прекратить разговор, говоря, что нельзя раздражать «Имру».

Имра считается богом-создателем, и это лицо, раз оно с ним связано, должно обладать тоже божественными свойствами.

На религии кафиров, так же, как и на всем укладе жизни, ясно отпечатано влияние греков, пришедших сюда из Балха и создавших здесь новое государство. Зевс[54] — превращен в Имру, Марс[55] — в Гиша, Венера[56] — в Дизану.

Я попробовал ее расспросить о других странах, о Бухаре, об Афганистане, об Индии. Она не имела о них никакого представления. Ее мир замыкался узкими стенами города, за которыми были долины и дальше цепь гор, а за нею неизвестный мир.

И все же это была женщина, обаяние которой могло соперничать с прелестью наших леди, всю жизнь разъезжавших по свету в салон-вагонах и с бедекером[57] в руках.

Глава XVI СОВЕТ ТРИНАДЦАТИ

Испытывали ли вы когда-нибудь восхищение человеческим гением, сознание того, что мысль человека побеждает все — стихии, пространства, время?

Когда последняя часть радиостанции, установленной на крыше, была собрана и я, одев наушники, начал вызывать в бесконечном земном эфире Пешавер, я испытывал радость от мысли, что здесь, в горах, в пределах таинственного государства, неизвестного миру, я один могу, как сказочный бог, сноситься со всей вселенной.