Баку - 1501

Трону твоему - слава, невеста!
Счастью твоему - слава, невеста!
Белые руки красной хной покрыла невеста,
Слава тебе, слава, невеста!

После изучения дворцовых правил и достижения половой зрелости девушка станет старшей женой падишаха. А пока что Мовлана[19] Ахунд Ахмед Ардебили хотя и заключил брачный договор, молодые люди еще не были близки и держались друг от друга в отдалении. Но, возвращаясь с военных походов или с занятий стрельбой из лука, палицей, упражнений с мечом или охоты, Исмаил неизменно стремился увидеть закутанную в чадру, стройную, как кипарис, фигурку, а иногда, если повезет, то и лицо Таджлы. "Моя гвоздика, - думал он, - мой кипарис, сосенка моя, моя единственная!" Влюбленно, с восхищением всматривался он в прекрасное лицо девушки: "Ты так нужна мне. Я должен видеть тебя каждый день! Каждый день должен касаться твоих рук, чтобы получить от этого прикосновения силу; должен ощущать твой аромат, чтобы насладились мои чувства. Я должен каждый день слышать твой голос, видеть нежный изгиб твоих губ - чтобы непрестанно восхищаться тобой. Я должен ежедневно впивать свет счастья, излучаемый твоими глазами - я умру, если этого не будет..."

Поистине, Таджлы-ханым была чудом, сотворенным матерью-природой. Она была щедро наделена и красотой, и разумом, и воинской доблестью. Казалось, еще при рождении предопределена была ей высокая участь: быть женой государя, матерью государя, родоначальницей царской династии. Создатель будто знал наперед, что этой красавице из большого рода Бекдили предстоит с мечом в руках защищать трон любимого мужа, честь родной земли и свою собственную, что она сумеет вырваться из такого плена, из которого и тысяча мужчин вырваться не смогли бы. И, видать, поэтому мать-природа наделила ее всем в изобилии: красотой - как жену поэта, умом и рассудительностью - как жену государя, дала ей храброе сердце и крепкое тело.

Исмаил редко видел свою невесту, большую часть времени проводил вне дома. Разносторонней была его натура, и под стать ей были мечты: он видел себя то падишахом на троне, то муршидом в мечети, то военачальником в бою. Но стоило Исмаилу попасть домой, и он тотчас же превращался во влюбленного поэта. Начинали бурлить и искать выход подавляемые им в сердце во время походов и битв чувства; глаза его всюду искали стройную, как кипарис, фигурку Таджлы-ханым, мягко окутанную чадрой. Он тосковал по ее голосу, похожему на нежное звучание желтого тенбура - любимого им музыкального инструмента. "Мой кипарис, сосенка моя, мой ирис, колосок, единственная моя", - говорил он, и нахлынувшие чувства искали выход в любовных газелях. Ему особенно запомнились некоторые из их встреч.

- Мой кипарис, сосенка моя, мой ирис, единственная моя, прошептал он и с силой сжал маленькие, но приобретшие от занятий мечом твердость руки Таджлы, которой не было еще пятнадцати лет.

- Мой государь! Если правда то, что вы говорите, если я вам действительно нужна - то либо берегите себя и не бросайтесь сломя голову в битвы, либо, по старым дедовским обычаям, берите и меня с собой.

- Далекая, далекая моя, горная лань! Как долго я преследую тебя, кокетливая лань моя! Что делать, взять тебя с собой на те битвы - за пределами моих возможностей. Я сумел отомстить убийцам моего отца и деда, стер с лица земли их род. Но я еще не смог покончить с отмщением всех людей! Объединить под одним знаменем наши разрозненные племена, расширить наши границы - вот что завещано мне. И этот завет мною не выполнен, путь мой в этом направлении еще не завершен. И писания мои, и речи направлены к тому, чтобы ликвидировать религиозную разобщенность мусульман, объединить их. Но у меня самого есть только одна вера - это любовь! Мой путь к постижению истины лежит через любовь...

Хотя порой девушка и не вполне понимала смысл его убежденных и полных противоречий слов, она с широко раскрытыми глазами изумленно и доверчиво внимала Исмаилу.

Когда их встреча предшествовала очередному походу Исмаила, Таджлы, вещим женским сердцем заранее ощущавшая все тяготы и опасности предстоящего пути, не могла удержаться от слез. Ее томные зеленоватые глаза вдруг до самых кончиков ресниц озарялись сиянием, будто начинали бить маленькие роднички: пожалей, - говорили они, - не уходи, - говорили, - не делай этого, - говорили. Наполняла золотую чашу - в ней скатившиеся с ресниц слезы смешивались с прозрачной родниковой водой, - и выплескивала Исмаилу вслед - чтоб дорога была легкой и удачной. А затем произносила!

Воду выпила глоток за глотком,
Дай, подержу твою руку!
Если два мира сольются в одном,
Пусть не станет надежда мукой,

Если поход затягивался надолго, Таджлы-ханым до боли в глазах все всматривалась из-за тюлевых занавесок в ярко зеленеющие весной, сереющие летом, краснеющие осенью или белеющие зимой дороги. Говорила: