Баку - 1501

Старик не обиделся на этот смех. Испытанное только что вожделение еще жило в его душе, и он прошептал про себя: "Ах... попалась бы ты мне лет сорок назад, на себе бы испытала остроту моих зубов. Но тогда, видимо, еще и матери твоей на свете не было..."

Во дворе караван-сарая старший сын Ибадуллаха жарил джыз-быз[28] в большом тазу. Уже ставили на огонь пити[29] в маленьких горшочках.

Сегодня прибыли два больших каравана. Один направлялся в сторону Эреш и Гянджи, другой - остановился здесь по пути в Тебриз. Вдоль нижней стены к кормушкам были привязаны кони, мулы и ослы, немного поодаль улеглись на землю верблюды. Ибадуллах, распределив приезжих купцов по комнатам караван-сарая, думал теперь о том, куда поместить погонщиков верблюдов и странников. Погонщик каравана, идущего в Тебриз, отвел Ибадуллаха в сторонку:

- Этот фиранк[30] идет в Тебриз для того, чтобы предстать перед падишахом. Дай ему хорошую комнату, Ибадуллах! Не ударим лицом в грязь перед чужаком, - сказал он, показывая на стоящего поодаль человека в камзоле, с голубой треугольной шляпой на голове. Иностранец, сразу же бросающийся в глаза своим непривычным одеянием, стоял возле привязанного к яслям коня и проверял чистоту засыпанного ячменя. Не подозревая, что разговор идет о нем, он с любопытством прислушивался к своеобразной мелодике звучащей вокруг него незнакомой речи.

А разговоры между погонщиками караванов велись между тем интересные и разнообразные, но никак между собой не связанные, В одной из групп беседовали два погонщика, а еще двое, сидя поодаль, с любопытством слушали и смеялись. Как видно, этот погонщик по имени Джумар был большой шутник! Он говорил:

- Так вот, как стали мы подходить к Хыныслы, мне и попалась на глаза группа собирающих траву женщин. Все такие молодые, красивые, и одна плелась... пожилая. Вдруг одна лукавая молодуха преграждает нам путь и говорит мне, показывая на старуху: "Эй, погонщик, мы ведем эту женщину замуж выдавать!" - Я не смог удержаться, ответил: "Э-э, да у нее шея, как черешок груши, кто ее возьмет?"

Все захохотали, а Джумар, не обращая внимания на окружающих, со вкусом продолжал описывать: "А вот тебя, говорю, такую веселую и молодую, скажу по совести, вполне можно и замуж взять". Ей-богу, от нее глаз нельзя было отвести! Руки - как бедра верблюдицы, глаза - как у верблюжонка... - Но окончить Джумар не успел, прерванный восклицанием собеседника:

- Так бы и сказал, что она была верблюдицей!

Вновь грянул хохот. В другой группе некто жаловался своему знакомому на сборщика налогов из их села:

- Клянусь твоей жизнью, замучал злодей проклятый мою семью. Каждый раз, как возвращаюсь в село, так стараюсь ему на глаза не попадаться. Стоит только у меня грошу завестись тут же отнимет под видом налога. Такой бессовестный! Я ему говорю: слушай, братец, я ведь такую ораву содержу, а все надежды на одного верблюда. Круглый год только и делаю, что нанимаюсь грузы перевозить, тепла домашнего очага совсем не вижу. Летом сено припасаю, зимой с караваном иду. Как говорится: Был бы воробей - головку снял, отдал. Был бы перепел - так целого б отдал. А с одного верблюда - что я могу дать?!

Собеседник решил сменить тему тягостного разговора:

- Слушай, иди сюда, шашлык из баранины - такое же благое дело, как тысяча молений. Иди, угощу тебя шашлыком, забудешь о своем горе. И рядом овечья простокваша - ей-богу, гяур бы попробовал, так давно бы истинную веру принял! Идем, идем, сказал он, уводя недовольного.

Какой-то дервиш в жутких лохмотьях, которых, верно, и джинн бы испугался, тоже жаловался:

- Всю ночь до утра чесался, люди, все тело ногтями изодрал из-за блох и вшей!

Дервиш, судя по сбритым усам, бороде и даже бровям, принадлежал к секте элеви. Слушавшие его переговаривались:

- Быть бедным не стыдно, но уж не настолько...

Один погонщик верблюдов рассказывал:

- Дошли до укрытия, а снег идет так, что ничего кругом не видно. Вот, думаю, пришел мой последний день. А этот сарван[31], клянусь тобой, повесил недоуздок себе на руку и стоит, тоже не знает, что делать. Ладонью все сметает снег с лица, глаза вытирает - думает, никто не видит его слез, а я ж вижу... И все верблюды стоят...

Другой горячился, что-то доказывал:

- Слушай, тогда я вышел вперед и говорю: я не купец, чтобы с меня взимать пошлину, и не кровник, чтобы мне мотили, ты, говорю, свои сладкие речи оставь, на базаре пригодятся, а уж если я заговорю - ты языка лишишься...

Кто-то громко интересовался у стоящего поблизости дервиша кызылбаша:

- А как быть насчет вина? А если спросят? Что сказать?

- А если спросят тебя о выпивке и картарс, отвечай так: от них людям большой грех и мало пользы. Ущерба все же больше, чем добра.

- Ну да! Да перейдут на меня твои горести... Я вот тоже говорю, что вредны оба эти дела.