Бакунин

В первое время знакомства Бакунин как будто не вполне доверял Вырубову, и, когда — пишет последний — являлись к нему «странные таинственные личности, он объяснял, что у него важное совещание, и просил посидеть с Тосей, которая обыкновенно была на балконе и любовалась звездами… Она тотчас же закидывала меня целым рядом вопросов: сколько вообще звезд? Есть ли на них люди и какие они? Где конец мира и как создался этот мир? — и тому подобными неразрешимыми загадками, очень интересующими людей, ничем путным не занимающихся и не имеющих никакого серьезного дела».[322]

Вскоре, однако, Бакунин решил, что поклонник Конта вполне подходит к тому, чтобы стать членом «Братства». Однажды он вручил ему «объемистую рукопись» (очевидно, «Революционный катехизис»), попросив держать ее содержание в строгой тайне.

«На другой же день, — пишет Вырубов, возвращая Бакунину этот странный документ, — я ему объяснил, что терпеть не могу политических конспирации… Но Бакунин не так-то легко выпускал из рук намеченную жертву.

— Вы видели, у нас есть члены-соревнователи, вовсе не обязанные вступать в какие-либо заговоры, а только помогающие словом или пером распространению наших идей. Вам надо непременно записаться в их число.

— Пожалуй, только вот эти клятвы на кинжалах очень уж мне не нравятся.

— И не нужно их! Это мы для итальянцев придумали; мы довольствуемся вашим словом. Согласны?

— При таких условиях согласен.

Он встал, торжественно провозгласил, что принимает меня в члены всемирного братства, крепко обнял и прибавил:

— Теперь, как новый брат, вы должны заплатить 20 франков.

При этом практическом финале я не мог удержаться от смеха, да и он улыбнулся своей доброй, приятной улыбкой».[323]

Если Вырубов принял бакунинскую проповедь скептически, то другая представительница русских в Неаполе, княгиня Зоя Сергеевна Оболенская, отнеслась к его идеям весьма восторженно. Это была экзальтированная дама, которая, по характеристике Вырубова, «представляла собой странную и только в России возможную смесь барского самодурства и ультракрайнего радикализма».

Из этих двух качеств Бакунин видел только последнее. «Она принадлежит к редкому числу тех женщин в России, — писал он, — которые не только сердцем и умом, но также и волей, а когда нужно и делом, сочувствуют нам».[324]

Муж Зои Сергеевны был московским гражданским губернатором и, как считал Бакунин, «честным фанатиком новоправославного, демократически-государственного, поляко-поедающего направления». Оставив его в России, княгиня забрала детей и обосновалась близ Неаполя, на острове Иския. Вместе со всем своим многочисленным штатом занимала она половину большой гостиницы. Тут были разноплеменные гувернеры и гувернантки, горничные, лакеи и даже привезенный из России домашний доктор.

Но «княжеская» эта жизнь продолжалась недолго. После того как Оболенская отказалась вернуться в Россию, швейцарская полиция по требованию ее мужа отобрала у нее детей, а русские власти лишили ее довольно крупного состояния. Вскоре вышла она замуж за Валериана Мрочковского. Бывший киевский студент польского происхождения, он участвовал в польском восстании, затем жил в Париже, а в 1865 году приехал в Неаполь, где, познакомившись с Бакуниным, и вошел в его «Братство».

У княгини Оболенской собирались и другие русские, бывавшие в Неаполе. Встречался Бакунин здесь с братьями А. О. и В. О. Ковалевскими, с одним из которых, а именно Владимиром Онуфриевичем — знаменитым впоследствии ученым, познакомился еще в 1861 году в доме Герцена.

Этот чистый, искренний и глубоко порядочный человек в то время тяжело переживал клевету, опутавшую его имя. В революционной среде Петербурга и эмиграции был распущен слух о том, что он агент III отделения.

«Я просто теряюсь, когда подумаю, что достаточно одной сплетни, пущенной каким-нибудь скотом, — писал Ковалевский, — чтобы заставить подозревать человека, которого знают целые года. И знаете, какое одно из главных обвинений; зачем я не арестован, когда арестованы так многие. Этим людям, чтобы убедиться в том, что я не шпион, хотелось бы, чтоб меня выпороли в III отделении и сослали в каторжную работу, но доставить подобное доказательство я, по всей вероятности, воздержусь».[325]

Бакунин и Герцен пытались помочь Владимиру Онуфриевичу рассеять клевету. Для этого нужно было найти первоисточник слухов, что было совсем не просто. Н. И. Утин, публично обвинявший Ковалевского в доме Оболенской, отказался сообщить Бакунину источник своей информации. Тогда Бакунин ему заметил, «что обвинять громко человека в шпионстве, не называя своих источников и не приводя положительных доказательств, не благородно, не честно, а также и не совсем безопасно».[326]

Но подобные аргументы не могли убедить Утина. Человек этот, впоследствии сыгравший отрицательную роль в жизни Бакунина, был слишком самолюбив и склонен к интригам.