Бакунин

В конце концов ложное положение, в котором оказался Бакунин, вынудило его обратиться с письмом к Бенардаки. Высказав свое возмущение подобным отношением и подсчитав сумму, выплаченную ему ни за что (5175 рублей серебром), Бакунин давал обязательство вернуть в течение года эти деньги.

Достать денег, как всегда, было негде. На братьев рассчитывать не приходилось, и тогда он решил занять у Каткова, с которым продолжал переписку и которого считал своим приятелем. Катков денег не дал, а позднее, весьма зло изображая этот эпизод, писал: «Благородный рыцарь, он хотел подаянием уплатить подаяния, из чужих карманов восстановить свою репутацию во мнении откупщика. Мы не могли ему быть полезны, и письмо его осталось втуне».[174]

Все эти денежные осложнения стали беспокоить Бакунина в конце его пребывания в Иркутске. Первое же время он не придавал им значения. Отойдя от состояния некоторой отрешенности, характерного для него во время томского периода, Бакунин теперь, хотя и односторонне, погрузился в сферу общественных интересов. Сразу же по переезде в Иркутск он стал своим человеком в доме Муравьева. Люди, окружавшие графа, так называемая генерал-губернаторская партия, стали той средой, в которой и вращался он все время своего пребывания в Сибири. Наиболее крупными фигурами в окружении Муравьева были: Михаил Семенович Корсаков, ко времени появления в Иркутске Бакунина занимавший пост военного губернатора Забайкальской области; Болеслав Казимирович Кукель, начальник штаба и помощник Муравьева, охарактеризованный анонимным иркутским поэтом: «вежливость яшвая, деяний графа трубадур»; Николай Павлович Игнатьев, генерал и дипломат, но словам Бакунина, «человек молодой, лет тридцати, вполне симпатичный и по высказываемым мыслям и чувствам… смелый, решительный, энергичный и в высшей степени способный» (т. IV, стр. 365). Все эти деятеля в те годы не лишены были либеральных идей. Тон же всему обществу задавал сам генерал-губернатор.

Николай Николаевич Муравьев уже с 1848 года был генерал-губернатором Восточной Сибири. Человек он был умный, яркий, талантливый, обладавший способностями настоящего администратора, а также всеми пороками, которые неизбежно сопутствуют человеку, наделенному почти не ограниченной и почти не контролируемой властью. «Небольшого роста, нервный, подвижной. Ни усталого взгляда, ни вялого движения. Это боевой отважный борец, полный внутреннего огня и кипучести в речи, в движениях»,[175] — писал о Муравьеве писатель И. А. Гончаров, встретившийся с ним в разгар его деятельности. Но это впечатление скорее внешнее. Глубоко и предельно лаконично сказал о нем Герцен: «Либерал и деспот, демократ и татарин». Деспот — «как все люди правительственной школы» — так объяснил эту черту Муравьева П. А. Кропоткин. «Муравьев в Петербурге и Муравьев в Иркутске — это дело иное. Здесь он неузнаваем: это хамельон, изменяющий свой цвет и вид до такой степени, что вместо любезного русского генерала вы видите перед собой какого-то хана сибирского»[176] — так писал о губернаторе один из сибирских чиновников, II. Новицкий.

Ко времени переезда Бакунина в Иркутск Муравьев был захвачен грандиозным делом освоения Амурского края. Переселение крестьянских семей на новые земли, часто плохо организованное, вызвало много бедствий и послужило причиной первых конфликтов Муравьева с теми, кто пытался защитить интересы переселенцев.

В острой борьбе, развернувшейся вокруг Муравьева, Бакунин принял весьма деятельное участие на стороне генерал-губернатора. Эти два человека, сходные по темпераменту и склонности к деятельности весьма широких масштабов, импонировали друг другу. Проводя в бесконечных разговорах с графом большую часть времени, проповедуя и поучая, Бакунин незаметно для себя стал приписывать свои мысли своему постоянному собеседнику. Уверенность его в исключительных достоинствах Муравьева была безусловной. Он искренне верил в то, что политическая программа генерал-губернатора состоит в полном освобождении крестьян с землей, гласном судопроизводстве, неограниченной гласности, уничтожении сословий и бюрократии.

Очевидно, в разговорах с Бакуниным Муравьев поддерживал эти идеи. Косвенно это подтверждает и П. А. Кропоткин, говоря, что Муравьев «придерживался крайних мнений и демократическая республика не вполне бы удовлетворила его».[177] Но за «крайними мнениями» губернатора ничего не стояло. Либерализм его исчерпывался реверансами в адрес политических ссыльных, и то до тех пор, пока они поддерживали с ним хорошие отношения, чтением «Колокола» и других запрещенных цензурой изданий. Бакунин поверил этим «мнениям», по-своему домыслил их и стал ярым сторонником Муравьева.