Бал-маскарад

«А я вот не люблю, – с жалобной улыбкой сказала Эржи Вида, вертя в руках дневник, – ну, так не люблю учиться!» – «Конечно! Чего ж в этом хорошего! – тотчас отозвалась тетя Ева и взглянула на Эржи так, словно она ее сверстница. – А разве кто-нибудь говорит, что учиться приятно? Знать, Эржи, хорошо, а вот учиться – совсем другое дело; хорошо побегать, в кино сходить, петь, гулять, читать… А учиться – нет. Какое там! Только ничего не дается даром, и поэтому надо учиться. Не понимаешь? Ради знаний стоит учиться. Да это ни в какое сравнение не идет – насколько хуже не знать чего-нибудь и не понимать в этом чудесном мире только потому, что не хотелось учиться».

Класс переглянулся – на уроках запрещалось даже перешептываться. Это объяснение было совершенно понятным, понятным и естественным. Тетя Луиза сказала бы что-нибудь иное – о чести молодежи, о долге и чувстве ответственности, – это звучало бы возвышенно, но, влетев в одно ухо, сразу вылетело бы в другое. Объяснения же тети Евы были понятны, логичны и легко укладывались в голове, с ними нельзя было не согласиться.

Они никогда и никого так не любили, как тетю Еву, хотя никто и никогда не требовал от них столько сколько она; правда, и они могли обратиться к тете Еве с любой просьбой. Когда Анну Каройи оперировали, ее мама вызвала тетю Еву в больницу, и она пришла и не отходила от кровати, когда Анне было так плохо, что тетя Каройи только плакала; домой она ушла, только когда Анна заснула. Она раздобыла денег на зимнее пальто Цинеге и провожала Хайну вырывать зуб. «Только вместе мы можем чего-то добиться, – часто говорила она классу, – вы и я. Если я не буду работать так, как нужно, вам будет плохо. Если вы не поддержите меня, плохо будет мне. Ясно?»

Им было совершенно ясно.

Они знали, что розы – ее любимые цветы, что лучшей киноактрисой она считает Одри Хепберн, знали, что она любит дыни и даже зимой с удовольствием ест мороженое, – все эти сведения, добытые с трудом в минуты откровенности, были в их распоряжении. И что же? Оказывается, они не знали о ней ничего. Никто ничего не знал, кроме нее, Кристи. Ей одной известно нечто важное.

Она тряхнула головой так, что Жужины сережки зазвенели. Довольно всех этих мыслей! Маска взглянула на нее, но нейлоновая вуаль скрывала выражение лица. «Ах ты, девчушка, девчушка! – думала тетя Ева. – Ты моя неудача как педагога, но ты и самое большое мое достижение».

Распахнулась дверь, вошел Йожеф Фабиан, начальник отдела образования, следом за ним шли несколько мам и один мужчина. При виде его и Маска и Цыганочка словно по команде повернулись к входу спиной. От волнения они застыли на месте: что будет делать Эндре Борош один среди стольких девчонок, что он предпримет и как им скрыться от него, – ни та, ни другая не хотели, чтобы он их узнал. Топчется, должно быть, с несчастным видом на одном месте, как и всякий мужчина, оказавшийся один в гурьбе детворы.

У окна, прямо напротив двери, висело зеркало, и обе, Маска и Цыганочка, взглянули в него. Тетя Мими, конечно, все устроила: она распорядилась принести стулья, сандвичи, – началась еще большая суета, но в конце концов все разместились. Эндре Борош оказался рядом с только что вернувшейся тетей Луизой – ее привела под руку тетя Месарош, председательница родительского совета. Эндре Борош и тетя Луиза поздоровались и тотчас отвернулись друг от друга – разговаривать им, очевидно, не хотелось. Тут отец Хедвиги Доки схватил Бороша за руку и стал рассказывать что-то, энергично жестикулируя.

«Папа переоделся, – думала Кристина. – Утром ушел в сером костюме, а сейчас на нем синий и галстук с красными полосками, который ему подарили на рождество. Вот уж не думала, что он знает о сегодняшнем маскараде. Я не приглашала его, потому что хотела поговорить с тетей Евой. Надеюсь, бабушка не выдала, какой на мне костюм. Папа так странно раскраснелся сегодня, а в этом освещении совсем незаметно, что он седеет».

«Сегодня он впервые в школе с тех самых пор, как его дочь здесь учится, – думала Маска. – Не знает даже, какая дверь куда ведет. Как это похоже на него».

Кто-то сменил, наконец, надоевшую пластинку, новая песенка рассказывала о лунном вечере на реке. Маска покончила со своим кофе, приподнялась, поставила чашку на подоконник. Если та фраза, которой она ждет сегодня, будет произнесена, тогда с этого вечера все-все изменится.

Если она будет произнесена, эта фраза.

Если будет…

Сказать ее должна девочка. Скажет ли она?

Эндре Борош пришел слишком рано, они еще не дошли до главного. Что ж, пусть подождет. Дока такой болтливый, от него все равно быстро не отделаешься.

Надо продолжить разговор.

VII Маска рассказывает о скандале, учиненном Кристиной на воспитательском часе…

– Ты ведь из восьмого класса, не так ли?