Бал на похоронах

Эта кличка закрепилась. Я видел у Ромена фотографию Генерала, подписанную его рукой: «Ромену Короткой Соломинке, самому молодому из свободных французов, моему товарищу с первых дней — самых трудных и самых прекрасных — в доказательство уважения и симпатии. Шарль Де Голль».

Юный Ромен, как умеющий читать и писать, был отправлен в офис, где занимался оформлением бумаг. Не прошло и двух недель как он осатанел от этой работы. У него было одно большое преимущество: он говорил по-английски. Он встретился с высоким журналистом по имени Ив Морван, который избрал себе прозвище Жан Моряк. Этот Жан Моряк доверил ему работу на «Би-Би-Си», откуда Де Голль обращался с призывами к миру. Это было уже получше: Ромен корректировал тексты, подбирал материалы для Мориса Шуманна или Жана Оберле, которые организовали трансляцию передач «Французы говорят с Францией». Под яростными бомбардировками, предпринятыми Герингом летом и осенью 1940-го, чтобы поставить на колени Англию, среди горящих церквей, среди случайных прикрытий, под которыми горстка любителей виски и игроков в крикет спасала честь воюющего мира, Ромен интересовался главным образом некоей Молли, ее светлые волосы были так аккуратно собраны в узел на затылке, и вся она была такой свежей и кругленькой в своей облегающей униформе…

Они любили друг друга ночью, среди пожаров, в вое сирен; они прогуливались на заре, среди ночных развалин. Ромен чувствовал себя безумно счастливым. Он любил Де Голля, такого бедного и великого. Он любил англичан, которые все были героями, единственными героями на то время. Он любил Черчилля, речи которого знал наизусть, и часто повторял его слова: «Я могу предложить миру только свою кровь, труды, слезы и пот» или «Муссолини? Но это же просто карнавальный шут!» Но особенно он любил Молли, ведь было ему всего лишь чуть более шестнадцати лет, и находился он в Англии, осажденной, но не сдающейся…

Однако эта чудесная жизнь, которую он вел в самом сердце мировой катастрофы, в центре циклона — как в венецианской гондоле в бурю или во дворце «Тысячи и одной ночи», осажденном джиннами, — эта жизнь вовсе не соответствовала его представлениям о войне и, главное, о самом себе. В войне, которую вела Англия, он лично почти не принимал участия. И он опять обратился к Курселю, который, перейдя в «St. Stephen’s House» — довольно грязное старое здание в двух шагах от Уайтхолла, на набережной Темзы, — расположился теперь в Карлтон Гарденс.

Ромен всегда добивался того, чего хотел. Его юношеское обаяние сработало даже в горящем Лондоне. Курсель снова принял его.

— Я умею водить самолет, — заявил Ромен.

— И сколько же вам лет? — мягко спросил Курсель.

— Семнадцать, — объявил Ромен.

— И вы уже умеете… — чуть не задохнулся от изумления Курсель.

— Да, — подтвердил Ромен.

Так он оказался на базе военно-воздушных сил, где ему доверили складывать парашюты. Занимаясь этим, он повторял про себя по-английски: «Никогда столь многие не были обязаны столь многим тем, кого так мало». Через год он уже был в Сирии, вместе с Андре Швейцером, под командованием Катру и Лежентийома, которые одерживали победы над Денцем, поддерживавшим правительство Виши. Под «джебелем» Дрюзе шла ожесточенная перестрелка между французами и англичанами. Ромен с великим удовольствием присутствовал при передаче письма Де Голля британскому командованию: «Я не претендую на победу над всей Британской империей, но если вы не уйдете с позиций к полудню завтрашнего дня, то я атакую вас со своей полубригадой». Тогда же начало формироваться то, что впоследствии будет названо эскадрильей «Нормандия-Неман». Ромен проводил все свое время копаясь в самолетах. Пилоты и механики приняли как своего этого юношу, чье неизменно ровное настроение так благотворно действовало на окружающих.

Однажды Ромен прогуливался вместе с летчиками среди холмов неподалеку от Алеппо: там есть раннехристианская базилика с замечательными абсидой и куполом, хранящая память о святом Симеоне Столпнике, который провел тридцать семь лет на столпе, засыпая обличительными посланиями великих мира сего, и там, среди руин нартекса, его нашел лейтенант, только что прибывший из Англии. У лейтенанта было для него письмо. В письме сообщалось, что Молли была убита разрывом бомбы, упавшей на школу, из которой она эвакуировала детей…

…Мы стояли в молчании вокруг тела Ромена. Не было речей, потому что он не хотел их. Он уходил от нас, как бы незаметно стираясь, — такова была его воля. Ему оставалось быть среди нас совсем недолго. Конечно, некоторые из нас молились. За него. За спасение его души, в которую он не верил. И еще молились за себя. Иные старались вспомнить его живые черты, свои встречи с ним и разговоры. Иные же и вовсе думали о чем-то постороннем: о делах, любовных связях, назначенных на сегодня встречах или вовсе ни о чем. И все же многие были опечалены, и лишь некоторые скучали…