Балалайка

– Ничего, тятька, образуется. Братья пошумят да утихнут, успокаивает его младший сынок, – до сего дня жили и завтра не помрем.

Так и просидели они на печке всю свою ночь.

И пошла у Ваньки жизнь – ни хорошая, ни плохая, а не понять что. Работать не заставляют, но и есть не дают. Из дома не гонят, но и в дом не приглашают. Прошмыгнул незамеченным – живи, а нет не взыщи. На сене в сарайке Ванька спит, сеном укрывается, с огорода питается. Когда сынок младшенький хлебца корочку украдкой сунет, когда соседка борща плеснет. Целыми днями лежит Ванька, в потолок смотрит, про жизнь свою вспоминает. А жизнь тоже не понять какая была – то ли плохая, то ли хорошая. То ли была, то ли не было вовсе. Вроде жил как все, а как жил, не помнит.

Полежит Ванька день, а вечером украдкой к дьяку пойдет. Дьяк в их деревне был хоть молодой, да умный.

– Как же так, – спрашивает мужик дьяка, – богатство нажил, а счастья нет? Для сынов жилочки рвал-надсаживал и ими же бит. В чем же причина?

– Так в гордыне твоей, – ответствует дьяк. – В гордыне беда твоя сокрыта. Был ты беден, да по гордыне своей милости не просил. Стал богат, да вдвойне горд – руки ближнему не протянешь, слова доброго не скажешь, хоть прохожий это, хоть сыны твои единокровные.

Жить тебе было некогда, ты сам с собой войну воевал – то с бедностью своей, то с богатством. За войной радость просмотрел, жизни не заметил.

Послушает Ванька дьяка да и опять в сарайку пойдет, прошлое, словно сено прелое, ворошить, года-годинушки перебирать. А вспомнить особо нечего. Все только земля перед глазами, круп лошадиный, жена нелюбая да копейка медная. И все.

В молодости смеялся вдосталь, да беден был. Какая же это радость? В старости богат стал, да грустен. Весь смех куда-то подевался. Казалось, сейчас бы и радоваться жизни, а не выходит, обрыдло все.

Промается Ванька всю ночь, утром на приступочку сядет, на солнышко, отсидит день, дождется ночи и опять думает. Всю-то жизнь свою по минутке переберет, по крупинке перещупает. Когда же промашка вышла? Когда от счастья своего отвернулся? И по всему выходит, что радостней всего Ванька жил, когда ни хозяйства, ни портов лишних не имел, а имел только в карманах ветер, в руках балалайку да перед глазами небо синее. И все-то ему тогда было трын-трава, все-то весело да интересно.

Сидел он на кочке на речном бережку, пальцем по струнам тренькал, и такая мелодия выходила тоненькая, такая сладкая, что сердце от восторга заходилось. Тень-тень-трень-тень… И ничего не надо было, только бы музыку играть да слушать, запахом травы, реки, земли дышать, в даль синюю глядеть и знать, что жизнь длинная-предлинная.

Да неужто в балалайке дело? Или в молодости? В чем радость сокрыта?

И так Ваньке захотелось вернуть те денечки золотые, хоть на часок, хоть на минутку малую, что хоть счас ложись и помирай с тоски-кручины.

И отправился тогда Ванька к купцу, что балалайку у него отцову купил когда-то. Поклонился в пояс и попросил:

– Продай, добрый человек, мне балалайку отцову обратно. Нет мне без нее радости. А я тебя за твою доброту век помнить буду.

Почесал купец в затылке, повздыхал, полез на чердак, где всякая рухлядь да хлам валялись, нашел балалайку, принес, тряпицей обтер и говорит:

– Чего не отдать, коль хороший человек просит. Отдать можно. Бери. За рубль серебром.

Ванька так и ахнул.

– Я ж тебе ее за копейку отдал.

– А это как желаешь. Наше дело купеческое, торговое. Нам себе в убыток торговать не резон. Была цена балалайки копейка, а теперича рубль. Кому товар нужен, с того и спрос. А не хочешь ступай. Мой товар, моя воля. Как хочу, так и верчу.

– Сбрось хоть гривенник, хоть пятачок, – просит Ванька.

– Нет, – отвечает купец, – балалайка штучная, ручной работы. Звук в ней серебристый, за душу трогает. Счас таких не делают. За копейку ее продавать – мастера срамить.

Поторговался еще Ванька, повздыхал, да и пошел к сынам. Пришел и говорит:

– Все я вам, сыны, отдал – и дом, и скотину, и землицу. Остались у меня рубаха, лапти да крест нательный. Живите в радости, сытости и довольстве, а мне, будьте добреньки, дайте денежку, балалайку отцову обратно купить. А больше я вас ни о чем до самой смертушки просить не стану. И даже на гроб для меня тратиться не надо – закопайте как есть, потому как мне все едино будет, что доски сосновые, что земля сырая.

Растрогались сыны, пожалели тятьку.

– А сколько тебе денежек надобно, батька?

– Так рубль серебром и еще полушку, чтобы струнки новые поставить.

Посудили братья, порядили.

– Нет, – говорят, – кабы ты борону купить удумал или бычка, на худой конец самовар медный, мы бы со всей душой. Ты помрешь, мы их в дело наладим. А балалайка – это баловство. От ней в хозяйстве прибытку никакого. Нам на балалайке тренькать некогда. Нам надобно хлеб растить, детей кормить, медь-серебро копить.

– Да на что мне борона или самовар? Мне балалайка надобна. Нельзя мне без балалайки, – чуть не плачет Ванька, – я бы детишкам вашим играл, частушки потешные пел.