— Это не напряжение, а горечь: женщина, которой я
— Даш, если ты живешь мною, то живи ЭТОЙ семьей! — еле слышно, но с нажимом потребовал я. А после того, как женщина начала расслабляться, добавил: — Итак, мы прервались на положении Права общины, в кото-…
— Я помню это положение: «Мой жилой блок — моя крепость»! — сказала она.
— Верно! — кивнул я. — Но защитница
— Я в норме, Рат, и
С этого момента Даша «отпустила» внутреннее напряжение и словно забыла про нежелание расставаться — помогла мне разбудить Язву, поваляла дурака в ванной, во время одевания и перед завтраком, а сразу после него от всей души поцеловала меня в губы, обняла Шахову, пожелала удачи и «сдалась» Степановне, нарисовавшейся на пороге.
Матушка, донельзя впечатленная неподдельной страстностью поцелуя, приходила в себя почти всю дорогу до зала Совета. Впрочем, увидев Хому, кого-то дожидавшегося в лифтовом холле, переключилась в боевой режим и забыла обо всем «лишнем». Поэтому ровно в восемь напомнила Генриху Оттовичу том, что я ухожу в рейд, и заявила, что опоздавшим пора научиться уважать не только себя.
Почувствовав, что Оторва пребывает в самом худшем настроении из всех возможных, Председатель коротко кивнул и обратился ко мне с первым вопросом:
— Баламут, ты уверен в том, что Император действительно мертв?
— Клянусь Силой, что лично присутствовал на Воздаянии Императора Мстислава Четвертого, Долгорукого, закончившегося его смертью! — четко произнес я, сделал небольшую паузу и обвел присутствующих членов Совета тяжелым взглядом: — Я в курсе, что каждый из вас дал клятву о нераспространении этой информации, но хочу кое-что добавить: Дарья Ростиславовна все еще переживает гибель дочери, и мне бы
— А если нам потребуется что-нибудь уточнить? — проскрипел Хома.
— Обратитесь к моей матушке, к батюшке или к деду.
— Зачем, если есть возможность…
— Алексей Харитонович, это была не просьба, а требование! — рыкнул я. — Персонально для вас могу выразиться яснее: тот, кто полезет в душу моей женщины в грязных сапогах, лишится языка! Клянусь Силой!!!
Как и следовало ожидать, Генрих Оттович попробовал сгладить эффект от моего заявления и дал понять, что я перегибаю палку. Зря — я был и без того на взводе, поэтому высказал все, что думаю, без купюр:
— Знаете, мне надоел этот детский сад! Пока вы тут уточняете все, что в принципе можно уточнить, и греете задницы в удобных креслах, в Большом Мире решается судьба нашей общины, Российской Империи и, вероятнее всего, всего человечества. Причем решается
— Да кто ты такой, чтобы предъявлять нам какие-либо претензии? — гневно воскликнул неугомонный Хомченко и окончательно сорвал меня с нарезки:
— Я? Де-юре — тайный советник Ратибор Игоревич Елисеев, начальник отдела по работе с засечниками Его Императорского Величества Канцелярии и кавалер двух высших орденов Российской Империи. Де-факто — посредник между общиной и будущим Императором, то есть, человек, от которого РЕАЛЬНО зависит в том числе и ваше будущее! Вопросы?!
Старый хрыч потерял дар речи, ибо, сколько я себя помнил, кичился тем, что до Вторжения был «аж» коллежским советником. А Председатель, которого классные чины никогда особо не интересовали, задал уточняющий вопрос:
— Как я понимаю, все это не шутка?