Баламут

— Лариска! — вскричал ошалело Олег и спрыгнул с высокого крыльца на землю. — Где ты, Ларис?

Кто-то прикрыл ему ладонью рот.

— Молчи! И шагай за мной.

На заднем дворе, у коровника, остановились. На Лариске был тонкий, шуршащий плащик. Тяжелый платок низко спускался на лоб.

— Ларис, ты ли это? — все еще не веря случившемуся, спросил Олег.

Взяв его за отвороты пиджака, Лариска горячо зашептала:

— Не ночуй, Олег, нынче у себя на сеновале… Я тебя… Я тебя очень прошу: оставайся до утра у Павлика. Поостерегись!

Весь хмель с Олега как рукой сняло.

— Ты говоришь… поостеречься? Мне? — растерянно пробормотал он, ничего не донимая, — Что с тобой, Лариса?

Приподнявшись на цыпочки, Лариска едва не коснулась губами Олегова подбородка.

— А ты слушай! Волобуев со своим племяшом Тишкой… они проучить тебя собираются. Сонькин Вася протокол на них составил и, может, завтра в район отправит, а они нынче ночью… отомстить тебе собираются.

И Лариска, отпустив Олега, толкнула его в грудь:

— Заночуй здесь, Олег!

Накрапывало. Какое-то время Олег стоял окаменело. Лариске показалось — минула вечность. Но вот Олег жадно хватнул раскрытым ртом воздух и, поводя пятерней по мокрому лицу, моляще, еле сдерживая душившие его слезы, прерывисто прошептал:

— Спасибо тебе, Ларис, Я… я не из пугливого десятка. Но я никогда этого не забуду. Дай только мне… хоть руку свою, Ларис…

А когда она, чуть помедлив, протянула Олегу холодную свою руку, пахнущую и дождем, и ландышами, он поднес ее к дрожащим губам. И, совсем неожиданно для Лариски, поцеловал.

ДАШУРА Повесть

Бывают такие редкие, особенные натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней минуты, представляется им бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только в изумлении бродить по ней, она была бы для них не хуже рая.

Теодор Драйзер

Марии Степановне Баныкиной

Глава первая

Злой, неуемный северняк всю ночь остервенело громыхал тяжелой калиткой. Заезжий дом стоял чуть в стороне от села на высоком обрывистом мысу, окнами на Волгу, и уж здесь, на просторе, разгулявшемуся буяну было раздолье.

Спала Дашура неспокойно, часто вздрагивая и открывая глаза. Приподняв с подушки растрепанную голову, она настороженно прислушивалась.

Стонали старые ветлы на берегу — безжалостный ветер гнул, пригибал к земле ветви: так палачи заламывают людям руки. А над Волгой, стоял заунывно-протяжный гул. Три дня назад, поздним вечером, она, матушка, наконец-то тронулась. И с тех пор ярятся льдины, то играя в чехарду, то обгоняя друг друга. Ревут на суводях быстрые струи, сшибая лбами многопудовые ледяные глыбищи.

Случалось, едва лишь забывшись, Дашура вскоре вскакивала, разбуженная оглушительным грохотом.

— Боже мой, чка, видать, ухнулась, — шептала жалостливая Дашура, приходя в себя. На какой-то миг она переносилась на берег Волги: вот огромная чка с дьявольской нахрапостью наползает на отвесный глинистый мыс. Тяжелую глыбу подпирают, теснят другие льдины, и вот она, вскинувшись на дыбы, будто белуга, вдруг со всего маху обрушивается в реку, оглашая окрестность артиллерийским залпом.

Принимался возиться Толик, почмокивая губами. Заботливо прикрыв голые руки сына одеялом, Дашура, вздыхая, укладывалась и сама.

«Лишь бы крышу с веранды не снесло. По осени приколачивала железо гвоздями, да какой из меня кровельщик!» — думала она, сладко зевая. Едва же роняла на подушку голову, как с бешеной стремительностью летела в бездонный черный омут, опережая ледяные глыбы, тоже низвергавшиеся в беспросветную бездну.

В полночь Дашуру поднял на ноги истерический вопль:

— Дашенька! Дашу-ура!.. Да проснись ты…

По тонкой дощатой двери замолотили кулаками. И снова надрывный крик:

— Даш-ша! Ой, мне стра-а-а… ой!

Не сразу нашарила Дашура на спинке железной кровати байковый халатик, не сразу нашла в простенке выключатель. И лишь когда у потолка затеплилась лампочка, дрожа малиновыми волосками, Дашура отодвинула ржавую задвижку.

Дверь настежь распахнулась, и в комнату влетела Астра — единственная гостья заезжего дома.

На высокой девице болталась балахоном, чуть не спадая с худущих плеч, слишком просторная кроваво-алая шуба, а на голых крупных ногах с шишковатыми лодыжками красовались остроносые туфли на шпильках.

— Ты куда в глухую эдакую-то пору снарядилась? — спросила Дашура довольно-таки спокойно, стыдливо запахивая на груди свой латаный-перелатанный халатик. За пять лет работы в Осетровском доме для заезжих она повидала много разных постояльцев и теперь ничему не удивлялась. — А я только что расспалась. И такой жутко загадочный сон вижу…