Баланс столетия

Репродукторы ожили под вечер. Песнями. Опять. Сводка коротенькая: все в порядке, все отступили на заранее подготовленные позиции. То ли переформируются, то ли принимают подкрепление. Мальчишки больше в госпитале не появлялись. Может, повзрослели, может — не осталось. Койки занимали просто солдаты.

3 декабря немцы вышли к поселку Крюково в тридцати километрах от Москвы. 5 декабря-попытались прорваться к Москве. Не прошли через горы трупов. Вывозить оттуда было некого. 7-го и 8-го велись бои за превращенный в кирпичное крошево поселок. И — освободили. Землю, на которой он когда-то стоял. Солдаты-санитары гадали: не поворот ли? За такую-то лихую цену должен же он произойти. Должен…

15 декабря пришел вызов в политуправление армии. Зачем им понадобилась простая санитарка? В неуклюжем высоком здании на набережной Москвы-реки, прямо напротив Кремля, командование противоавиационной обороны Москвы. Майор Сергей Никифорович Ершов: «Закончили Студию художественного слова? Получили диплом? Назначаетесь заместителем начальника фронтовой театральной бригады. Товарищи говорят, справитесь».

Возражения бесполезны: «Там будете нужнее. На второй линии. Легкой жизни не ждите. Это трудно. И нужно. Кстати, вам сколько?» — «Десять дней назад исполнилось шестнадцать». Минутная заминка. «Неважно. Сойдет».

* * *

Это было как перепутавшиеся в лесу времена года. Где-то голые деревья. Где-то летнее цветение пышно раскинувшихся кленов. Рядом едва проклюнувшиеся почки забывшей о приближающейся зиме жимолости.

Кубик младшего лейтенанта в петлице и детская поликлиника, где старенький доктор средневековым методом боролся за пораженную газовой гангреной руку: вскрыть очередной побуревший участок кожи, присыпать стрептоцидом, вытерпеть боль. «Голубчик, иных средств избежать ампутации нет».

С детства неудовлетворенное любопытство по поводу сказочного Дома пионеров у Мясницких ворот (Дворца!) — туда водили только на экскурсии. И занятия в его уже запущенном саду с бойцами всевобуча, проводившиеся перед отправкой на фронт. Мальчишка-лейтенант и отмеченные сединой пожилые люди. Но — он уже видел. Они еще не видели. Можно продолжить: он вернулся, а они…

В памяти возникали тела. Своих же. Раздетых донага и разутых. Потому что живым не хватало одежды и тепла… Голые мертвецы.

А порядок даже в окруженном немцами городе не менялся. По-прежнему ночами по улицам кружили «черные вороны», забирая тех, кому не досталось места во фронтовом эшелоне. Правда, за Петровым, соседом по квартире, изуродованным в империалистическую войну певцом, пришли среди бела дня. Он почему-то долго собирался, и в окно было видно, как шел к воротам — «черного ворона» оставили на улице, — держа в руках старенький жестяной чайник. Его комнату со всем имуществом и фортепиано занял «нуждавшийся» сотрудник органов с женой и ребенком. Преимущества имели те, кто непосредственно участвовал в аресте.

После битвы за Москву Художественный институт первым возобновил занятия. Ничего удивительного. «Стоящих» — официальных мастеров соцреализма — из города эвакуировали сразу. «Нестоящих» — весь цвет русской живописи 1920-х годов — в городе осталось много. У них появилась надежда обрести былое положение, а у тех немногих, кто стал студентом, — возможность принять эстафету. Занятия были не просто интересными — захватывающими.

Для младшего лейтенанта Белютина это был настоящий рывок в будущее. (Первые абстрактные композиции, в частности картину «22 июня 1941-го», он написал еще до ухода в ополчение.)

Однажды в промерзшем Петровском пассаже, вблизи опустевшего Большого театра, «левые» решили выставить свою живопись. Павел Кузнецов, Елена Бебутова, Надежда Удальцова, Николай Ульянов, Константин Истомин. За развеску взялись студенты. Младшему лейтенанту трудно было управляться одной здоровой рукой, но сотрудницы музея научили премудрости завязывания узлов.

Когда картины заняли свои места на стенах, в зал пришли мастера и студенты. Зрителей не было.