Баланс столетия

Софья Стефановна уходила из жизни. Об этом знали все и верили, что не догадывается она одна. По утрам по-прежнему старалась взбить волосы наподобие давно исчезнувшего шиньона. Застегивала на все мельчайшие пуговки очередную бархатную кофточку с отделанным кружевом крахмальным воротничком. Широко раздвигала синие (еще ливенские, из Богдановки!) холщовые занавески на сумрачном окне. Открывала скрывавшийся под потолком отдушник, в котором навсегда поселилось семейство шумно воркующих голубей — «для свежего воздуха». Но отказывалась от утреннего чая и опускалась на оттоманку — сомнительное подобие той, что стояла в ее варшавском кабинете. И это на весь день. Мучительный и бесконечный.

Ошибка в диагнозе знаменитого офтальмолога профессора Филатова обошлась ей в несколько лет жизни. Но Софья Стефановна, казалось, не жалела. Со смертью вождя и учителя «советское существование», по ее выражению, потеряло для нее всякий смысл: главное — дождалась ЕГО конца! Сопротивление надвигавшемуся стало ненужным. А сопротивляться она умела. Как никто. На книжной полке, во втором ряду, стояли рядом с Ницше, Шопенгауэром и Фрейдом томики теории йоги, в которой Софья Стефановна достигла какой-то высокой степени. Последнее было глубочайшей тайной: за любое соприкосновение с восточной теорией грозила высылка на вечное поселение в самые отдаленные и безнадежные места. Без права переписки. Человек обязан был оставаться безоружным и бессильным перед лицом единственной и теперь уже навеки вечные утвержденной социально-государственной системы.

В Москве впервые проходили гастроли «Комеди Франсез». Телевидение передавало все спектакли. Поставленный у оттоманки телевизор позволял все видеть. Но Софья Стефановна закрывала глаза. И только иногда про себя начинала повторять строки Расина, очень логичные в своем построении, очень выспренние, отрешенные от жизни. «До Сорбонны можно доехать на метро: станция Одеон. Вряд ли что-нибудь изменилось». — «А где ты жила в Париже?» — «В разных местах. Перед заключительными экзаменами на углу улицы Медичи и площади Эдмона Ростана. Напротив Люксембургского сада». — «Это красиво?» — «Мне хотелось ближе к Сене. Где-нибудь у моста Сюлли…»

Иногда Софья Стефановна откликается на разговоры домашних. «Юровский? Какой Юровский? Убийца государя императора?» — «Нет, его сын. Он всех приглашает на свою вторую свадьбу. Оставил первую жену с крошечным ребенком и женится на сотруднице своей же редакции „Огонька“ Галине Шерговой. Журналистке. Усиленно звал меня». — «Тебя? Юровский? И к нему кто-нибудь пойдет?» — «Думаю, все. Он в большой чести. Из-за своего происхождения». — «Государство убийц — династии палачей. Ну, и ты?» — «Естественно, не пойду». — «Династии палачей. Как странно, Антон Иванович был лишен философского мышления, но Октябрь воспринял даже с самого начала именно так». — «Какой Антон Иванович?» — «Деникин». — «Вы говорили с ним на эту тему?» — «Как же иначе. Он на год моложе меня. Родился в Ловиче. Семьдесят верст от Варшавы. Там замок середины XIV века. Сколько раз собирались сеймы и диацезиальные соборы. В католическом храме гробницы десяти, если не больше, примасов. Деникин в Ловиче реальное училище кончил. Потом с Иваном Гавриловичем в Академии Генерального штаба в год нашей свадьбы встретился. Дед содействовал его назначению в Варшавский округ, на тринадцать лет старше него был. И по службе тоже.

После Февраля Антон Иванович стал помощником начальника штаба при Верховном Главнокомандующем, дед — дежурным генералом. После похорон Ивана Гавриловича мы к нему в Воронеж уехали. Он предлагал переправить немедленно на Запад. Уговаривал. Доказывал. Я не могла Ивана Гавриловича оставить. В первый же год. Не могла…» — «Может быть, иллюзии? Надежда: все образуется?» — «После убийства царских детей? Девочек? Больного наследника? Врача? Слуг? Ничего не казалось. Но бросить могилу…»

Боль нарастает изо дня в день. Утром занавески раздвигают уже другие руки. Никто не вспоминает об отдушнике с его голубиным хозяйством. На оттоманке лежит постель. Молчит ставший ненужным телевизор.

«Какое сегодня число?» — «17 мая». — «Еще пять дней, и мы уезжали в Малаховку. Сосны шумели…» — «Сосен нет. И вообще ничего нет. Даже забора. Все спилили на дрова». — «Кто?»

Как сказать, что любимая сестра бабушки? Софья Стефановна не знала, от чего погиб четырьмя годами раньше ее любимый племянник Василий Владимирович Тезавровский. Имел возможность (приглашение-приказ!) уехать в Польшу в составе авиачастей при условии «сотрудничества». Наотрез отказался. Через несколько дней погиб. На аэродроме. Поднимая машину в воздух. Обыкновенную серийную машину. Опытнейший летчик-испытатель. Похоронить рядом с матерью на Ваганьковском кладбище не разрешили — просто не выдали тело. Опустили в землю закрытого, при КБ Туполева, кладбища.

Не знала? Или все-таки знала? И потому майским утром прозвучали эти слова: «Больше не хочу!» Не «не могу» — «не хочу». 18 мая 1954-го.

* * *