Секретариат Союза писателей СССР (Федин, Тихонов, Симонов, Сурков, Воронков, В. Смирнов, Соболев, Михалков) написал «обличающее» письмо в «Литературную газету».
NB
Из речи М. А. Шолохова по поводу Синявского и Даниэля, произнесенной на XXIII съезде партии.
«Мы называем нашу советскую родину матерью. Ничего нет более кощунственного и омерзительного, чем оболгать свою мать, гнусно оскорбить ее, поднять на нее руку! (Бурные, продолжительные аплодисменты.) Они аморальны. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, „руководствуясь революционным правосознанием“, ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты.)».
…Снег смахивался легко, как от ветра. Сложенные друг на друга стены. Вокруг ни одного поломанного дерева или сучка. Вставшие шалашом двери. Под ними штабель картин. И у главного опорного столба ровная полоска… опилок. Пила с крупными зубцами пошла не очень ровно. Пила!
Приглашенный страховой агент ходил долго. Присматривался. Качал головой. «Платить не будем — обращайтесь в милицию, к следователю». Это означало, что отстраивать придется на собственные деньги. Те, в чьих руках оказалась пила, стояли много выше местных милиционеров и следователей.
Посеревшими губами Гриша Аксенов выдавил: «Сам отстрою. Каждый день буду работать». Остальная рабочая сила — Белютин, жена и мать в качестве помощников. Мастерскую надо было поставить как можно скорее. И без помощи студийцев: вряд ли бы они выдержали этот шок. А землю под фундамент можно было отогреть кострами. Начали строить сразу же. В сугробах снега.
Рабочий день на строительной площадке начинался в семь утра и заканчивался около полуночи. При электрическом свете. Труднее всех приходилось Лидии Ивановне. Шестьдесят один год — не шутка. Она не жаловалась. Словно не замечая ничего кругом, считала замесы: цемент, песок, ведра воды из колодца. Удача, если сегодня окажется один лишний.
С первыми листьями стены поднялись в человеческий рост. Под июньским солнцем крылась кровля. В июле двери мастерской открылись для студийцев. Осенняя выставка 1966-го прошла как обычно. Никто ни о чем не спрашивал. Не вспоминал. Больше сотни работ. Теперь уже новых. Среди зрителей — Павел Кузнецов. За чаепитием Игорь Холин читал стихи, посвященные Белютину:
Может быть, по сравнению со сталинскими временами синдром страха и начинал ослабевать. Может быть… Зато расцветал синдром ненависти. Все равно к кому. Все равно за что. Образ врага — с ним человек вступал в жизнь и до конца срастался в зрелые годы. Враг таился повсюду — на работе, на улицах, в доме, в собственной семье. Выслеживать, выверять, разоблачать. И никому не приходило в голову, что ненависть — чувство, свойственное только человеку. Но именно она способна лишить человека человеческого облика. Это неверное выражение — звериная ненависть. Ненависть бывает только человеческая.
И будем откровенны — это она господствовала в эпоху сплошных арестов и лагерей. Она, а не вера в великие идеалы. Вера делает людей великодушными, но не побуждает хвататься за перо и бумагу, чтобы написать очередной донос и потом упиваться перспективой мучений ближних. Вера ослепляет, сообщает второе, третье, бог знает какое по счету дыхание для того, чтобы не жалеть собственных сил, но не уничтожать себе подобных. Вера — это способность шагнуть на костер ради чужого блага, но не толкать в него других ради собственного. И если мы стали трактовать веру иначе, тем хуже для нас.
В кровавом чаду братоубийственной Гражданской войны ненависть неизбежно должна была вспыхнуть, но сделать ее постоянной мог только точный расчет. Ослепленного ненавистью человека легче направить на нужный путь, незаметно подвигнуть на то, на что сам он по натуре своей никогда бы не согласился. «Инженеры человеческих душ» — разве это не страшно? Не духовники, не духовные наставники, не братья и сестры милосердия — инженеры!