Баланс столетия

* * *

Найти цветы… Пусть самые простые. Тронутые морозом. С почерневшей листвой. Астры — лиловые и белые. Или взъерошенные подушечки доцветающих последними алыми огоньками гвоздик. Как чудо — густо-оранжевые коротышки-ноготки.

Найти на московском рынке. Среди молочниц с кружками и бидонами. Среди связок сушеных грибов. Кадей с квашеной капустой. Чтобы сразу глубоко запрятать в хозяйственную сумку. От чужих, всегда любопытствующих глаз: неужели осмеливаетесь праздновать именины?

Этого дня приходится ждать целый год. Не выдавая нетерпения. Ни о чем не спрашивая старших — так принято. Чтобы все повторилось. Потом доведется узнать — образ, появившийся в русских церквях во времена Ивана Грозного: Спас Благое Молчание. Юноша. В белых одеждах. Стиснувший руки. Молчание — всегда искус. И подвиг…

Из Замоскворечья трамвай «Аннушка» долго выбирается в город. Петляет по узким улицам. Тащится через мосты. Бесконечные бульвары с облетевшими липами. Развороченными цветниками. Залитыми дождем скамьями: доска-сиденье, доска-спинка, чугунные ножки под облезлой зеленой краской. В вагоне деревянные малиновые скамейки. Парусиновые замызганные петли на сплошной, горизонтально прикрепленной палке под потолком. На площадке вагоновожатый в потертой черной шинели, надетой поверх ватника. Растоптанные валенки. Свисающая с винтового табурета нога, размеренно бьющая по пружине вделанного в пол звонка. Пассажиры могут закрыться раздвижной дверью — площадка открыта всем ветрам.

У Пречистенских ворот надо соскользнуть с ажурных металлических ступенек. Жижа прихваченной первыми морозами глины. Перекинутые через выкопанные бугры и траншеи дощатые мостки. На дне оврага копошатся люди. Мелькают лопаты. Красные косынки копальщиц: чем женщины хуже мужчин?! Грузовики со строителями. Метро! Первая очередь Московского метрополитена — одновременно со взрывом стоявшего рядом храма Христа Спасителя. Открытый способ работ, в которых должны участвовать все москвичи. Трудовая повинность под кодовым названием «трудовой порыв» не знает исключений.

Сумка с запрятанными под газетой цветами качается над раскопом. Один дом. Другой. Провал подворотни. Тесно прижатые друг к другу дома. Окна в окна. Подъезд в подъезд. Со скупым светом, словно соскальзывающим со стен в выемки подвалов. На стене у двери перечень фамилий жильцов квартиры и количества звонков — не дай бог нажать чужой, привлечь внимание ненужного человека.

На третьем этаже дверь чуть приоткрыта. На всякий случай. Вера Васильевна Галковская дожидается гостей в темной, заваленной рухлядью прихожей. Разговоры, поздравления, когда закроется за пришедшими дверь в комнату. Здесь же вешалка для пальто. У покрытого тончайшей промереженной скатертью стола.

Два сумрачных окна с зеркалом в простенке. Оттоманка. Пианино. Этажерка с нотами. Ширма, скрывшая узенькую кровать и столик с альбомами. И коробку для рукоделья. Филейные сумочки для продуктов, иначе — первые московские «авоськи», которые помогают выжить хозяйке. Как и вязаные бутоньерки для дамских костюмов — их с немалым трудом удается пристраивать знакомым.

В Варшаве Вера Васильевна преподавала в гимназии. В начале империалистической войны вместе со всеми государственными служащими была вывезена в Москву, где варшавские гимназии продолжали работать. Жена офицера. Ждала возвращения мужа. Его привезли на Братское кладбище во Всехсвятском. Она осталась в Москве.